Победа была какая-то неправильная. Вместо того, чтобы наполнять торжеством, воодушевлением и чем там ещё положено, она утопила их всех в потоке дел, которые делились на срочные, очень срочные и внезапные. И ладно бы что-нибудь интересное! Ну, например разогнать каких-нибудь недовольных или взломать особо хитрые защитные чары в доме кого-нибудь из арестованных. Так нет, со всем хоть сколько-нибудь успешно справлялись другие, а Геллерт неожиданно для себя оказался втянут в круговорот бюрократии, кадровых перестановок, переговоров с представителями соседних и не очень государств, которым вдруг стало очень нужно знать, что происходит в Теодесрайхе, и прочей невразумительной беготни.
В какой-то момент Геллерт самоустранился от всей этой суеты, не отказав себе в удовольствии провести ревизию в Департаменте Тайн. Оттуда его выудил Ансварт и, к глубокому и искреннему удивлению Гриндевальда, отчитал его как какого-нибудь своего провинившегося ассистента. Общий смысл его тирады сводился к тому, что Ансварту уже давным-давно нужны протоколы первичного допроса Штернберга и пары его главных “сообщников”, а Геллерт, который вроде как сам вызвался заниматься “расследованием”, шляется не пойми где, и все его люди тоже шляются не пойми где, и вообще весь канцлерат шляется не пойми где, но только не там, где нужно. Запнулся на полуслове, глядя на изумлённое лицо Геллерта, сообразил, что и кому только что высказал, и, кажется, испугался. Злиться на него? Да какое там! На него смотреть было жалко. Геллерт ровным голосом уточнил список шляющихся и оставил Ансварта принудительно отсыпаться на кушетке в канцлерском кабинете. Дверь он запер снаружи, а вызванному аврору объяснил, что у канцлера важное совещание и никого ни при каких условиях пускать нельзя. Ну, разве что самого Геллерта.
Проделав всё это, Гриндевальд вздохнул и отправился применять Тёмные искусства для борьбы с бюрократией. В конце концов, вроде бы для того и нужны главы Департаментов, чтобы канцлеру можно было хоть иногда спать, а Ансварт иногда забывал, что магия бывает действенней убеждений и прочих разговоров. Заодно Геллерт не поленился заглянуть в Хальштеттер. Хватит Демкеру отлёживаться. Пусть разбирается с новой должностью.
Вот теперь можно и протоколах подумать.
Честно говоря, за последние уже почти три дня Геллерт и думать забыл про Августа Штернберга. Да куда он теперь денется? Подождёт, не растает. От бывшего канцлера ничего уже не зависело. Протокол напишут и без него, и он его, конечно же, подпишет. Как же иначе? Но пока другие готовили документы, Геллерт решил соблюсти приличия и всё-таки пообщаться с арестованным. Заодно можно и понять, насколько далеко простирается здравомыслие Штернберга и не станет ли он источником ещё одной мелкой, но нудной проблемы.
Камера выглядела довольно прилично. Настолько, что могла бы даже зваться комнатой, хотя, конечно, жилых комнат с, простите, удобствами, находящимися в двух шагах от кровати Геллерту видеть не доводилось. Но это же мелочи, правда? Главное, что у Штернберга нет ни малейшего повода жаловаться на негуманное обращение. Пока.
Геллерт прислонился спиной к стене недалеко от двери и жизнерадостно объявил:
- Герр Штернберг, я должен задать вам несколько очень важных вопросов.
Подумав, он решил начать с самого животрепещущего:
- Зачем вам в кабинете нужна была кушетка?

Во время этого разговора Геллерт не прилагал усилий к тому, чтобы скрывать свои эмоции - зачем? Поэтому, когда Штернберг начал рассказывать о свойствах кушетки, на лице Гриндевальда проступила отчётливая растерянность. Этакое детское “Упс!” практически повисло в воздухе. А когда бывший канцлер закончил, Геллерт, не стесняясь в выражениях, с чувством выругался.
Ну и что теперь? Возвращаться в кабинет, будить Ансварта, вызывать Эриха или самому разбираться с этим премилейшим артефактом? С другой стороны, а какая уже разница? Пусть Ансварт отсыпается, чего уж его дёргать…
Но вообще это было низко и подло. Учитывая, что сам Геллерт особой разборчивостью в средствах не отличался, подобная характеристика от него чего-то да стоила. Геллерт сложил руки на груди и смерил арестованного презрительным взглядом, в очередной раз убеждаясь, что на эшафот тот отправится не только потому что оказался не в то время не в той должности.
Содержательно отвечать на вопрос о кушетке он не стал, как не стал и интересоваться возможными способами без особых хлопот избавиться от последствий общения с артефактом, если это, конечно, действительно артефакт и последствия действительно будут. А то ведь чего бывшему канцлеру стоило сочинить эту историю на ходу? Терять-то ему уже нечего. Ну, почти.
Штернберг его длительное молчание расценил как приглашение к собственным вопросам.
- Разумеется, я не претендую на ваше место, - с долей раздражения подтвердил Геллерт, как будто Штернберг сморозил откровенную глупость и сам должен был бы прекрасно это понимать. - Ни на то, которое вы занимали раньше, ни на то, которое занимаете сейчас.
Ах да, представиться. Вежливый разговор предполагает, что оба собеседника знают имена друг друга, а Геллерт ещё не успел примелькаться настолько, чтобы его узнавали в лицо те, кто не причастен к заговору и деятельности НМС.
- Непременно исправлю, - пообещал Геллерт. - Но сначала удовлетворите моё любопытство и расскажите, что за понятие вы имеете обо мне и о том, что я из себя представляю.

Злорадствовать над приподнесённым кушеткой сюрпризом Штернберг не стал или проделал это молча и незаметно. Что ж, тем лучше для него. А Ансварту следовало бы больше внимания уделять теперь уже его кабинету. Конечно же, они проверили всё то, что предыдущему владельцу имело смысл защищать от любопытных глаз и рук, рабочий стол и секретер и вовсе заменили, решив, что проще их вскрывать, заботясь исключительно о сохранности содержимого, а не самой мебели, а вот до декоративной ерунды руки пока ни у кого не дошли.
Поскромничав с кушеткой, Штренберг не постеснясля изложить безрадостные прогнозы для тех, кто не пожелал мириться с его политической слепотой и неспособностью править действительно сильным магическим государством. В этих его словах слышалось извечное “И всё равно вы ещё поплатитесь”, и Геллерту это нравилось, потому что более беспомощной угрозы сложно даже придумать. Так говорит только тот, кто уже прекрасно понимает, что не сможет поспособствовать возмездию самостоятельно.
- Я знаю, герр Штернберг, - пожал плечами Гриндевальд, потом подумал, что без уточнений это его согласие звучит странно, и добавил: - Я знаю, что два дня назад мы столкнули первый камень, и теперь обвал неизбежен. Но кого он погребёт под собой и что принесёт миру? Если вам так приятнее, можете считать, что знаете ответ. Но вы его не увидите.
Это даже не было угрозой. Так, то ли напоминание, то ли констатация факта, известного обоим собеседникам.
Рассуждения бывшего канцлера Геллерт слушал внимательно и с искренним интересом, впрочем никак не пытаясь подтвердить или опровергнуть его слова по мере их произнесения.
- Неплохо, - подвёл итог он, когда Штернберг замолчал.
Безо всяких дальнейших объяснений, он коснулся палочкой двери, открывая её, и вышел, дразняще оставив дверь камеры лишь прикрытой, но не запертой. Впрочем, отошёл он всего на пару шагов и, подозвав дежурного, отдал несколько коротких распоряжений, после чего вернулся к Штернбергу и, как и раньше, облокотился на стену.
- Вы ошиблись в одном из ваших допущений и явно упускаете из вида одну существенную деталь, - продолжил Геллерт как ни в чём не бывало. - Впрочем, я прекрасно понимаю, чем вызвано ваше заблуждение, поэтому - неплохо.
Действительно, они ведь не сильно-то и афишировали реальную ситуацию в руководстве Союза, а для стороннего наблюдателя логично предположить, что кто канцлер - тот и главный. А Геллерт тогда заслуживающий доверия сторонник и даже друг. Ничего удивительного. Пройдёт ещё некоторое время, прежде чем это заблуждение развеется. Ансварт останется канцлером Теодесрайха, а вот Геллерт пойдёт дальше. Одной страны недостаточно для осуществления его планов.
Дежурный управился на удивление быстро. Дверь снова открылась, пропуская внутрь две чашки с ароматным кофе, которые пролетели через всю камеру и плавно опустились на стол. Кто-то предусмотрительный не забыл положить на блюдца по паре кусочков сахара и маленькую ложечку. Наверно, для него старались. Геллерт коротко усмехнулся. Он не уточнял дежурному, что чашка требовалась всего одна - сам он кофе не хотел.
- Я непременно передам Хайнриху ваши поздравления. Вы правы, сегодня он наконец приступил к исполнению своих новых обязанностей.
А вот кстати, это получается, что Хайнрих теперь - его начальник? Или Ольдвиг? Этот вопрос Геллерт упустил из вида, как несущественный, а теперь не мог вспомнить. Спросить, что ли, Ансварта? Он-то наверняка знает.
- Однако я и на его прежнее место не претендую, - Геллерт развёл руками. - Здесь вы ошиблись. Но, может, вам просто не хватало кофе? Теперь он у вас есть. Может, это сподвигнет вас на новые догадки, которые я с удовольствием выслушаю, или мне стоит переходить к другим вопросам? Кстати, меня зовут Геллерт, - он вспомнил, что обещал представиться и изобразил некое подобие вежливого поклона. Было любопытно, хватит ли Штернбергу одного только имени или придётся называть ещё и фамилию.

Это кто тут ещё себя переоценивает?
Он? Или, может, всё-таки Штернберг, который считает, что от него ещё что-то зависит? Геллерт нарочито выразительно изобразил удивление в ответ на замечание бывшего канцлера. Однако уже через пару секунд он расплылся в улыбке, как будто озарённый догадкой.
- Нет, что вы, герр Штернберг, - заверил он пленника, - разве я утверждал подобное? Разумеется, не только от меня зависит, что вы ещё можете успеть. Зато я могу с полной уверенностью судить о том, чего вы не успеете. Видите разницу?
Геллерт никак не мог понять, смирился ли Штернберг с поражением и огрызается просто, чтобы сохранить лицо или уверен, что, несмотря ни на что, для него всё закончится благополучно. Нет, конечно же, глупо начинать беспокоиться и ставить под сомнение прекрасно сработавший план только лишь потому, что свергнутый канцлер, видите ли, слишком спокоен.
Штернберг раздражал Геллерта. И раньше - своей близорукостью и попытками превратить Австрию в нечто совершенно противоестественное, и сейчас - этим его покровительственным поведением, будто бы, уделяя Гриндевальду чуточку своего драгоценного времени, он делает ему одолжение. Удивительно неприятный тип. И как его могли вообще выбрать канцлером? И невежливый к тому же. Ему даже в голову не пришло поблагодарить Геллерта за кофе. Не то чтобы это хоть как-то могло повлиять на его дальнейшую участь, но всё равно.
- Вам нужна кофейная гуща, чтобы увидеть своё будущее? - удивлённо спросил Геллерт. Он хоть и считал прорицание пустой тратой времени, но всё же знал, что знаки на чашке говорят о будущем того, кто выпил кофе. - Не проще ли спросить?
Да и, строго говоря, спрашивать-то было и незачем. Всё ведь очевидно, разве нет?
- А вопросы, которые меня волнуют, являются достаточно интересными уже по одной этой причине. Или вы думали, что ваше мнение всё ещё имеет какое-либо значение?
Геллерту надоело стоять, подпирая не самую чистую стену, но и казавшихся бы ему привлекательными мест для сидения тут тоже не было: стол доверия не внушал, а подоконника не было в связи с отсутствием окна. Кажется, он начинал понимать, зачем аврорату нужны комнаты для допросов - там столы удобные.
- Итак, что вы можете мне рассказать о герре Маттиасе Эрцбергере?

Да, да, конечно. Геллерт понимал, куда клонит Штернберг. Всякое может случиться, и кто знает, может, они ещё поменяются ролями. Или просто кто-то окажется достаточно наглым и удачливым, чтобы попытаться освободить арестованного канцлера и, быть может, преуспеть в этом. Всякое, но не с ним, не с Геллертом. Он знал это, но помнил, что объяснить свою уверенность бывает сложно даже тем, кто настроен ему верить.
- Моё понимание ситуации, - жёстко ответил Геллерт, раздражённый тем, что приходится подбирать слова для того, что он просто чувствовал. Да ещё и намеренно упрощая. - Вам известна лишь ничтожная часть того, что произошло два дня назад, и это, видимо, даёт вам необоснованную надежду. Что ж, тешьте себя ей. Вам не увидеть, как Австрия оправится от ваших выходок и станет диктовать свои условия миру. Так что оставайтесь при своих жалких иллюзиях, но я не позволю им стать реальностью, - он немного увлёкся собственными же словами, и раздражение сменилось воодушевлённостью. Геллерт верил в то, что говорил, искренне, всем сердцем, не допуская и тени сомнения.
Все эти “свобода”, “равенство”... что там ещё? Ах да, “братство”. Красивые слова, красивый радужный мир, красивый путь в пропасть. Как много людей были неспособны понять эту очевидную для Гриндевальда истину. Как много… И ладно бы это были только магглорождённые - слишком эгоистичные, чтобы признать свою ущербность, ладно бы те странные маги, которые не только решали, что жить среди магглов лучше и интереснее, но и набирались наглости навязывать свою точку зрения другим - психически здоровым - волшебникам: всё это Геллерт ещё как-то мог понять. Но были же и другие. Вон, тот же Штернберг. Он вовсе не похож на труса, переметнувшегося на сторону Франции, ради каких-то подачек. Нет, он верил в то, что делал, как Геллерт верит в свои поступки. И это было странно, но Геллерт уже привык к поразительной глупости некоторых казавшихся вполне разумными людей.
- С чего вы взяли, что мне нужен суд? - пожал плечами Геллерт. - Я бы с удовольствием обошёлся без этих - да и многих других - формальностей, но многих это действительно успокаивает. Суд, выборы, все эти вежливые раскланивания с иностранными дипломатами - формальности. Вам ведь тоже приходилось постоянно с этим сталкиваться, не так ли?
Делиться планами Геллерт не захотел. Какой смысл, если Штернберг и сам всё понимает? К тому же ничего неожиданного, что могло бы напугать бывшего канцлера или хотя бы вывести его из равновесия, Геллерт не планировал. Суд, приговор, казнь - всё просто и банально. Для этого разговора у него был припасён другой сюрприз.
Вопрос об Эрцбергере пленника удивил, и Геллерт не сомневался, что это удивление было не менее демонстративным, чем его собственное. Гринделвальд выслушал оду дипломатическим талантам Эрцбергера, вздохнул и направил палочку на Штернберга.
- Crucio.
Он не был зол, его поза оставалось расслабленной, а заклинание прозвучало с заметной ленцой. Просто Штернберг был неправ, и ему следовало это показать. Долго держать пыточное на пожилом человеке, который Геллерту нужен был живым и в здравом рассудке Геллерт не стал.
- Вы меня разочаровываете, герр Штернберг, - покачал головой Геллерт, дав бывшему канцлеру немного времени отдышаться. - Вы были канцлером больше десяти лет, и я уверен, вы прекрасно понимаете, что раз я спрашиваю про Эрцбергера, то мне известно о том, чем он на самом деле занимался. Под вашим руководством. Так что, повторяю вопрос, что вам известно о Маттиасе Эрцбергере? 

Однако. Штернберг наглел даже не по часам - по минутам. Недавно он ограничивался дежурным огрызанием, а теперь, почувствовав безнаказанность, перешёл к откровенному хамству. Ай-ай-ай. Геллерт к нему отнёсся вежливо, по-хорошему, кофе вот угостил. А что в ответ? Какая вопиющая неблагодарность!
Геллерт подошёл к столу, взял дожидавшуюся его чашку и покладисто сделал небольшой глоток.
- Странно, - пожал плечами он. - Кофе весьма неплох, но он почему-то отвратительно сказывается на вашей проницательности. Переживаю, боюсь… - Геллерт покачал головой. - Может, вы потому и не замечали того, что годами зрело у вас под носом, что слишком сильно увлеклись кофе? Навоображали себе идеальный розовый мирок французского образца, и теперь свысока смотрите на тех, кто не разделяет вашей близорукости.
Он коснулся палочкой своей чашки, и та, выскользнув из его ладони, подлетела к Штернбергу и аккуратно вылила своё содержимое бывшему канцлеру на голову. Геллерт фыркнул, пожал плечами и вернулся к облюбованному месту около двери.
- Может, если промыть вам третий глаз, вы перестанете наконец считать меня идиотом, который ради собственных амбиций готов втянуть страну в войну против всех? - добавил он.
Он и сам бы не смог объяснить, зачем это сделал, но, в конце концов, почему это он должен ограничиваться только теми поступками, которые имеют конкретную цель и логическое обоснование?
Вот как суд этот. Да, он был нужен. Как бы ни хотелось просто убить Штернберга прямо сейчас и объявить народу: “Август Штернберг был плохим канцлером, а теперь он мёртвый. Радуйтесь, а если не можете, то просто смиритесь”, - но Геллерт понимал, что необходимость всех этих унылых расшаркиваний и уступок во имя мнимой законности. Анархия и хаос? Да, возможно, в этом Штернберг был прав. В мире так много людей, которые, лишённые всех этих глупых условностей, начинают паниковать и суетиться. Странные они. Убей он канцлера, вломившись к нему в кабинет среди бела дня, и они заропщут и побегут вспоминать уже давным-давно забытые боевые заклинания. Казни он его по обвинению, которое шито белыми нитками, и они покивают и пойдут заниматься своими делами.
Урок Круциатуса оказался совершенно не понят. Геллерт вздохнул и повторил. И только после этого ответил на слова Штернберга словами же.
- Работает на магглов, получает от них должности и приказы… - он демонстративно скривился. - Как мерзко. Однако мы оба знаем, что это только часть правды, но вы почему-то продолжаете упираться. Знаете, я мог бы вывернуть ваш разум наизнанку, и превратить вас в мою пустоголовую марионетку, но тогда, увы, придётся отказаться от... публичных мероприятий. Вы это, очевидно, понимаете и бессовестно пользуетесь, - Геллерт вздохнул, изображая обиду, притворно задумался. - Зато, - наконец радостно сообщил он, - вокруг так много людей, чьё моральное и физическое здоровье меня совершенно не волнует. Как насчёт вашего сына? Считаете, его жизнь не стоит вашей дутой гордости?

Слова у Штернберга кончились. Желание хамить, очевидно, ещё оставалось в избытке. Геллерт некоторое время молча разглядывал след от плевка, потом поднял взгляд обратно на бывшего канцлера. Попробовать ещё раз? Палочка начала движение, необходимое для Круциатуса, но мгновение спустя Геллерт передумал и сотворил банальное Evanesco,  чтобы убрать слюну с обуви.
- Вам наплевать на сына или думаете, что мне его не достать? - почти мирно осведомился он. - Учтите, если попытаетесь убедить меня в первом, я всё равно его убью. Чтобы никому обидно не было.
Нет, скорее всего, просто не верит. Он, наверно бы, тоже не проверил. Хотя, конечно, Геллерт с большим трудом мог представить себе ситуацию, в которой кто-либо станет шантажировать его жизнью родственников. Из всей его родни, пожалуй, один лишь брат представлял некоторый интерес, да и то гипотетическому шантажисту лучше бы на этот интерес не рассчитывать.
- А дальше, видимо, разговор должен проходить примерно так. Я попытаюсь убедить вас, что предыдущие мои слова не были пустой угрозой, вы мне будете гордо не верить. Потом мне это надоест и я наконец позволю вам увидеться с ним. После чего мы вроде как начнём разговор сначала. Выходит, принимая мои слова за блеф, вы ничего не теряете, а я зря трачу время. Это несколько несправедливо, не находите?
Наверно, правильным решением в этой ситуации было бы не тратить время и либо действительно притащить этого Рихарда Штернберга из Дурмстранга - что сделать, похоже, в любом случае придётся, - либо вообще не поднимать этот вопрос. Но правильное решение было скучным, как это иногда случается с правильными решениями.
- Поэтому давайте сделаем так, - с энтузиазмом начал Геллерт. - Если вы сейчас отказываетесь полно и честно отвечать на мои вопросы, то ваша встреча с сыном начнётся с того, что вы увидите со стороны как действует Пыточное проклятие. Или что-нибудь другое - я подумаю. И чем дольше мне придётся вас уговаривать, тем дольше вы сможете наблюдать и тем увлекательней будет зрелище.
На лице Гриндевальда прям-таки светилось самодовольное “Здорово я придумал, правда?”
- Но раз гадать на кофейной гуще у вас уже не выйдет, мне, наверно, стоит дать вам хоть какую-то информацию к размышлению… - Геллерт задумчиво помахал палочкой перед собой. - Так вот, герр Штернберг, Дурмштранг уже почти три дня как мой. Нет, я не штурмовал школу и не отправлял туда авроров. Дети всё сделали сами. Знаете же, в Дурмштранге всегда было сильно самоуправление. Ваш сын, конечно, как и некоторые другие, отказался подчиняться новому порядку. Что делать с такими, мы сейчас решаем… в индивидуальном порядке. В том что касается вашего сына, я думаю, будет логично связать его дальнейшую судьбу с вашим стремлением к столь любимому вами сотрудничеству, - слово напомнило ему кое о чём, и Геллерт резко сменил тему. - В конце концов, герр Штернберг, даже вы должны понимать, что чем мягче Австрия пройдёт через смену власти, тем лучше для страны. Ваше упрямство сейчас противоречит интересам государства. Я уже убедил вас рассказать мне о деятельности герра Эрцбергера или стоит продолжить?

О личности своего преемника - будущего преемника, строго говоря - Штернберг наконец догодался. Геллерт бы сказал, что промывка третьего глаза помогла, но бывший канцлер оставался удручающе слеп в том, что касалось нынешнего положения его сына. Он не просто не верил, а словно бы даже и мысли не допускал, что Геллерт может и не блефовать. Он даже как будто позабыл о некоторой разумной осторожности, которая, как казалось Гринделвальду, у таких политиков должна быть в крови. Просто не хотел верить? Возможно. Тем интереснее было бы посмотреть, в какой момент штернбергская уверенность наконец сдаст позиции.
- Вы абсолютно правы, герр Штернберг, - заверил пленника Геллерт, - вы не смеете меня задерживать. Равно как и не смеете решать, когда этот разговор подойдёт к концу. Вообще, в мире осталось не так много вещей, которые от вас зависят, и сейчас, как мне кажется, вы распоряжаетесь своими оставшимися возможностями крайне неразумно. Впрочем, вы и сами в этом скоро убедитесь.
В дверь вежливо постучали, и Геллерт не глядя приглашающе приоткрыл её взмахом палочки. Как он и думал, в камеру зашёл Дитмар Штайнефренц, аврор, один из тех, кто сейчас официально был занят расследованием дела Штернберга, а в скором будущем должен был стать членом нового подразделения, которое получит практически неограниченные полномочия в Теодесрайхе. Штернберг, вероятно, помнил его как человека, непосредственно положившего конец его правлению. Поначалу Геллерт хотел обойтись без предательства канцлера собственной охраной, ведь для правдоподобия спектакля эта охрана не могла начать действовать до того, как узнает о “измене”. Куда более простым решением казалось позволить Штернбергу окружить себя в полной мере своими людьми, которых - если не захотят прислушаться к голосу разума - можно будет без зазрений совести убить. Но Ансварт очень уж настаивал, что при аресте канцлера не должно случиться неожиданностей. Сложнее всего было найти подходящую кандидатуру - человека, до мозга костей преданного Геллерту и который не поставит всё мероприятие под угрозу внезапно проснувшейся совестью, но при этом окажется вне подозрений. К счастью в Штайнеферце мало кто мог заподозрить интересы, отличные от продиктованных службой. А зря.
Дитмар с быстрым кивком-поклоном протянул Геллерту несколько исписанных листов. Протокол допроса Августа Штернберга, осталось только подписать. Да, Геллерт знал, что протоколы пишутся немного не так - по меньшей мере в присутствии доправшиваемого, но к чему эти формальности, если можно обойтись и без них?
На какое-то время Геллерт отвлёкся от Штернберга, проглядывая листы.
- Да, замечательно, - наконец удовлетворённо кивнул он. - Дитмар, проводи, пожалуйста, герра Штернберга в допросную. Я вернусь чуть позже.
“Чуть позже” растянулось минут на двадцать. За это время Геллерт успел на скорую руку изучить злополучную кушетку, отыскать Эриха и поручить ему Ансварта, всё ещё спящего под действием чар, затребовать и получить портал до Дурмштранга - совсем обленился, - и вернуться в канцлерат. В допросную, где его дожидались Штернберг и Дитмар, Геллерт вернулся с небольшой стопкой бумаг и немного раздражённых недавним общением с Биркенхофом.
- Что ж, продолжим, - объявил он Штернбергу, присаживаясь на угол стола. Дверь за Дитмаром хлопнула точкой в этом предложении. - Мы остановились на том, что вы приняли меня за человека, разбрасывающего пустые угрозы. Но знаете, некоторые ваши друзья вот не сочли их пустыми. Вот, например, герр Вайсдорф… - Геллерт выудил из своей стопки один из листов и подвинул его Штернбергу. - У него сейчас в Дурмштранге двое детей, и поэтому он оказался на редкость благоразумен.
На листе было то ли прошение об отставке, то ли признание судьи Вайсдорфа, датированное двадцать шестым августом и утверждённое Ансвартом. В нём он признавался в непрофессионализме, субъективной оценке и искажении фактов при вынесении приговора по нескольким недавним делам. На основании этой бумаги судейская коллегия уже пересмотрела упомянутые дела, в результате чего, например, был оправдан возглавивший аврорат Ольдвиг. Сам Вайсдорф, разумеется, попал под суд, но Геллерт собирался проследить, чтобы приговор ему был не слишком суровым. Вайсдорф ещё мог быть полезен, да и показать, что новая власть способна на снисхождение было бы не плохо.
- Вы, конечно, можете решить, что герр Вайсдорф написал это для того, чтобы избежать более серьёзных обвинений или смерти, а не ради благополучия детей. Вам виднее, на что он на самом деле способен. Но вы же помните, что я вам обещал? За ваше нежелание мне верить, расплачиваться будет ваш сын.
У Геллерта были и куда более веские доказательства своей правоты. В конце концов, ничего не стоило организовать встречу отца и сына. Но интереснее было посмотреть на сколько хватит упрямства Штернберга, и не станет ли уверенность Геллерта, тем, что его сломит.

Диалог со Штернбергом всё никак не складывался. Он даже реагировал словно бы не на слова Геллерта, а на какие-то свои мысли. Вот и сейчас. История, видите ли, не простит. Как будто история - это что-то абсолютное, да ещё и обладающее собственным разумом.
- Люди? - сощурившись, переспросил Геллерт. - Вы забыли уточнить, какие именно люди, герр Штернберг. Те, которых вы поманили конфеткой, а я эту конфетку отобрал? Конечно, не простят. Но кого это волнует? Ведь своё мнение они будут держать при себе. А тех, кто не будет, заткнут другие - те, кто понимает, ради чего я всё это делаю. Те, кто понимает, что мир, к которому вы так стремились, обречён. Не невозможен - иначе ещё можно было бы позволить вам убедиться в этом самому, а именно обречён на неминуемую катастрофу. Очень медленную и очень, я бы сказал, гуманную, но тем не менее - катастрофу. Так что все эти, которые не простят, быть может, даже имеют основания обижаться - если они слишком эгоистичны или слишком тупы, чтобы понять, что всё это, - он повторил жест Штернберга, кивнув на бумаги, - я делаю в том числе и ради будущего их внуков.
Настроение Геллерта, как это с ним обычно бывало, менялось резко и без видимых причин. Начал свою тираду он зло и угрожающе, находясь в шаге от того, чтобы вопреки совсем недавнему своему намерению, перейти к членовредительству, а закончил вполне мирно. Хотя какая-то грызущая раздражённость всё же осталась и требовала выхода. Он соскочил со стола, прошёлся взад-вперёд, и остановился  нескольких шагах от бывшего канцлера.
- А знаете, что самое забавное, - с лёгкой улыбкой поинтересовался он. - Вы так печётесь об обществе победившей свободы и равноправия, а нужны ли эти свобода и равноправие людям? Большинство даже не заметит, что чего-то лишились до тех пор, пока у них есть крыша над головой, работа и возможность время от времени радовать себя хорошим вином, новой метлой и прочими приятными мелочами. Думаете, угнетённый народ будет страдать и вспоминать о вас со слезами на глазах? Да эти якобы несчастные сами, безо всякого принуждения в ноябре выберут Ансварта канцлером, и останутся довольны выбором. Потому что мне нужна уверенно стоящая на ногах страна. Не прикрытая пропагандой пустышка, не колосс на глиняных ногах - а по-настоящему сильное государство. И Австрия будет такой. Да, в ваших силах доставить мне некоторые неудобства и заплатить за это сыном, но вы не можете мне помешать. Так стоит ли оно того?
Геллерт собирался и выдавать доказательства захвата школы понемногу, но Штернберг реагировал скучно и как-то невпопад, а копившееся раздражение требовало выхода. Он достал из кармана палочку и бросил её к ногам пленника. Своя тем временем в полной готовности лежала в руке, на случай если Штернбергу хватит наглости попытаться напасть на него.
Интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы узнать палочку сына?

Наконец Штернберг услышал слова Геллерта, а не свои мысли. Но как услышал! Вот далась ему эта конфетка. Как будто у него были какие-то личные счёты к сладостям и одно их упоминание выводило его из себя. Или, что более вероятно, у Штернберга просто сдавали нервы. Геллерт уже собрался было язвительно напомнить вроде как ориентировавшемуся на народ канцлеру, что простые аналогии всегда работают лучше замысловатых сентенций о возвышенном, как Штернберг извлёк из глубин мысли очередное замечательное предположение. Оказывается, Ансварт запрещал Геллерту выступать публично и вообще всячески затыкал рот. Гриндевальд честно попытался припомнить что-нибудь, попадающее под это описание, но кроме недавнего выступления Ансварта перед эрстратом, когда Геллерт действительно скромно держался в сторонке, ничего на ум не пришло. Вот только на момент этого выступления канцлер уже благополучно пребывал в камере, так что о происходившем в зале заседаний эрстрата мог только догадываться.
- Да вы же ничего не знаете! - радостно подвёл итог Гриндевальд. - Ни-че-го, - повторил он по слогам. - Вы не просто не ожидали всего этого, вы вообще не в курсе того, что происходило у вас под носом. - Геллерт склонил голову на бок. - Признайтесь, вы приглядывали за Ансвартом, но вам не пришло в голову взглянуть на него как всего лишь на узел сети. Или всё гораздо хуже и вы его и угрозой даже в перспективе не считали? Удивительная близорукость для того, кто считает себя политиком.
Про себя Геллерт даже не спрашивал. Очевидно же, что о существовании Гриндевальда Штернберг узнал вот только что. Или он его знает, но исключительно по фамилии? Нет, вряд ли. Уже было сказано достаточно, чтобы Штернберг мог восстановить недостающую информацию.
Но как и положено уважающему себя самоуверенному идиоту, бывший канцлер пребывал в полной уверенности, что он-то точно знает, что представляют из себя свергнувшие его заговорщики и к какому будущему они приведут страну. Тот факт, что он только что сам же и расписался в своей неосведомлённости о движущих силах этого переворота, ему ничуть не мешал.
- Да-да-да, - насмешливо покивал Геллерт. - Я получил власть силой, не питаю особого уважения к закону, а значит, конечно же, делаю всё это исключительно для того, чтобы урвать себе кусочек побольше, наплевав на будущее страны. Замечательная логика, вам подходит. Мысль о том, что всё это я делаю именно потому что будущее Австрии мне не безразлично, вам, разумеется, в голову не приходила.
Геллерт махнул рукой, показывая, что считает дальнейшие споры бессмысленными. Ясно всё с этим Штернбергом. Забавно, но вполне возможно, что французы действительно вмешивались в австрийские дела через Штернберга. Не так напрямую, как об этом будет сказано в его деле, но всё же не менее действенно. Настолько ограниченным человеком ничего не стоит манипулировать, стоит только вооружиться правильными лозунгами и хоть немного им соответствовать. Что толку с ним вообще разговаривать?
Палочку бывший канцлер явно узнал и она произвела на него нужное впечатление. Окончательно признал, что его сын в руках мятежников, и даже не стал цепляться, например, за возможность того, что палочка могла быть и украдена.
- Не моего блага, герр Штернберг, - мягко поправил Геллерт, слегка удивлённый тем, что что-то бывший канцлер про него, похоже, всё-таки знал. - Моё меня не сильно-то и заботит.
Конечно, Штернберг не поверит. В его картине мира мятежники могут быть только жадными эгоистами и отъявленными мерзавцами. Его проблемы. Палочку, хоть она уже и сделала своё дело, Геллерт забирать не стал, но по-прежнему следил за бывшим канцлером, готовый пресечь любое его хоть немного угрожающее действие.
- Вам придётся поверить мне на слово, - пожал плечами Гриндевальд. - Если бы вы знали обо мне хоть немного, то, возможно, были бы в курсе, что своё слово я ценю высоко, а так… Так вы можете вспомнить о том, что считаете себя политиком, и сообразить, что позволить вашему сыну самому распоряжаться своей жизнью выгодно и для меня. Так я лишний раз подчеркну уверенность в своих позициях и усложню жизнь желающим обвинить меня в уничтожении всех несогласных без разбора. Так что видите, ради блага Теодесрайха мне, напротив, стоит сохранить мальчишке жизнь. Вот только если вы продолжите демонстрировать своё упрямство, я могу об этом случайно и забыть. Знаете, как оно иногда бывает… - Геллерт развёл руками, показывая, что, мол, да, недоразумения порой случаются и не всегда люди поступают наиболее отвечающим своим интересам образом.

Штернберг перегорел на удивление быстро. Геллерт ждал, что все эти нервные срывы на почве конфеток должны смениться пустым равнодушием, и сознательно доводил бывшего канцлера до этого состояния, но он считал Штернеберг ещё не достиг пика. А это практически спокойное "Будьте прокляты" говорило о том, что он уже летит в пропасть. Если только не...
Следующие слова канцлера были странными, и почему-то будили смутное беспокойство, в котором Геллерт не мог сразу разобраться. Они звучали как пророчество... или проклятие. Как настоящее проклятие, а не вся эта ерунда, которую в сердцах бросают разобиженные волшебники любого возраста и пола, испытывая скорее раздражение, чем ненависть. А Штернберг ведь сейчас как раз должен был быть на пике эмоций. И в руках он вертел палочку, которую Геллерт ему сам же отдал.
Больше Гриндевальд времени не терял. Точнее даже Круциатус сорвался с Бузинной палочки ещё за несколько мгновений до того, как неясная догадка обрела черты понимания. Геллерт не мог с уверенностью сказать, действительно ли он верит, что вот эти слова Штернберга могут возыметь хоть какую-то власть над его судьбой, но и совсем пренебрегать вещами, которые до сих пор никто не мог ни внятно объяснить, ни опровергнуть, не стоило. К тому же ещё один Круциатус обнаглевшему канцлеру явно не помешает.
Однако Штернберг думал иначе, и умудрился отбить пущенное в него заклинание, и подобная наглость возмутила Геллерта до глубины души. Правда больше, чем на одну жалкую попытку сопротивления, бывшего канцлера не хватило.
- Сядьте, - коротко потребовал Геллерт, прекращая действие Пыточного. Для пущей ясности ещё не успевшего нормально стать на ноги Штернберга толкнуло в сторону стула. Или, точнее, на стул. А ещё точнее, об стул, потому что о деликатности и точности Геллерт не заботился.
Сам тем временем подобрал выпавшую палочку Рихарда и убрал её в карман. Молча постоял, наблюдая за вознёй Штернберга.
- Да, конечно, лицимерная якобы забота о стране - это очень прогрессивно. Вы и вам подобные так гордитесь своей разборчивостью в методах, а что на деле? Вам плевать на Австрию. Вы хотите, чтобы я не справился, чтобы страна погрузилась в хаос, - Геллерт цедил слова с совершенно искренним презрением в голосе. - Ведь тогда вы окажитесь правы, а это главное, да? Вам плевать на людей, плевать на будущее страны, лишь бы все вокруг считали вас непогрешимым мучеником. Зато вы не шантажировали оппонентов жизнями их детей. О да, это несомненно универсальная индульгенция.
Штернберг молчал, Геллерт его не торопил. Он прошёлся пару раз по комнате, потом сел на оставшийся свободным стул и с видом искренней брезгливости на лице стал разглядывать мучишегося какими-то несомненно возвышенными размышлениями Штернберга. Как же он всё-таки жалок!
На своё счастье Штернберг решил перейти от абстрактных рассуждений к тому, что Геллерта действительно интересовало, тем самым избежав ещё одного Круциатуса. Или огненной плети. Или ещё чего-нибудь неприятного, чем Гринделвальду очень хотелось припечатать этого адепта свободы и демократии. Ничего нового он не сообщил - всё это Геллерт знал и так, но хоть упираться перестал, и то радость.
- Уже лучше. Впрочем, ответ недостаточно полон. Как часто и в какой форме вы получали отчёты от Эрцбергера? Кто на него работает?
Этого проклятого магглолюба пришлось убить, но у Геллерта оставались подозрения, что Эрцбергер успел заполучить сведения о деятельности НМС в мире магглов, которую Геллерт бы предпочёл сохранить в тайне. Однако до сих пор оставалось неясным, как эти подозрения соотносились с реальностью. Получить ответ на этот вопрос Геллерт рассчитывал от Штернберга.

А ведь он был искренен. Он верил в то, что сейчас говорил, и ненавидел Гринделвальда не только за то, что он лишил его власти, а в скором времени лишит и жизни, но и за те, несомненно катастрофические последствия, которыми обернётся для страны этот переворот. Штернберг не притворялся идиотом, он действительно не видел дальше своего носа. Вот оно - наглядное доказательство несостоятельности демократии. Такое ничтожество могло прийти к власти только лишь путём всенародных выборов.
- А вы действительно не понимаете, о чём я говорю, - покачал головой Геллерт всё с тем же презрением, цедя каждое слово. - Вы даже сами не понимаете, насколько вам и вам подобным плевать на процветание страны и на все те прочие красивые слова, которыми вы так любите разбрасываться. Всё, что вас волнует - это собственный светлый образ.
Он откинулся на спинку стула, на несколько секунд замер, разглядывая потолок. Не хотелось себе признавать, но слова бывшего канцлера застряли у него в голове: "Эта власть принесет людям ненависть и страх, а Австрии войну, и в войне она проиграет."
Вряд ли это было всё. Какие-то слова так и остались непроизнесёнными. Геллерт не позволил им прозвучать. Он слегка улыбнулся. Одна эта фраза и то, что Штернберг именно с этого начал своё проклятие, говорила о лучше и полнее, чем любое даже самое искреннее признание. Геллерт встал, обошёл свой стул и теперь стоял позади него, слегка опираясь на спинку.
- Впрочем, чего ещё ждать от любителя порассуждать о демократии. Такие, как вы, приходят к власти, потому что умеют нравиться большинству и считают это своим главным достоинством. Вот только вы забываете, что большинство на удивление безмозгло, так что нравиться ему - весьма сомнительное достижение.
О да, конечно, никаких отчётов Эрцбергер не писал. Ещё странно, как Штернберг не начал утверждать, что в принципе не общался с ним. И вообще ни с кем не общался. И ничего не знает. Ну и что, что канцлер? Не канцлерское это дело - страной управлять.
- И когда, например, вы встречались в последний раз? О выполнении каких задач вам докладывал Эрцбергер? - Геллерт задавал вопросы с издевательским терпением. Как будто перед ним сейчас сидел умалишённый пациент св. Октавии, а Геллерт, примерив форму колдомедика, расспрашивал, не приходили ли сегодня зайцы в зелёную крапинку, живущие на внутренней стороне Луны. Приходили? И какие же тайны мироздания они открыли на этот раз?
Над следующим заявлением Геллерт задумался дольше и серьёзнее, чем следовало бы. Уж не стоит ли передать слова Штернберга Ансварту? Так сказать, добрый совет от предшественника преемнику. Хотя нет, главная проблема Ансварта в том, что он попытался сочетать две должность одновременно вместо того, чтобы сразу передать кому-нибудь ДОП, пока Демкер отлёживался.
- Понимаю, - покладисто кивнул Геллерт, после несколько затянувшейся паузы. - А ещё я понимаю, что руководить страной - это значит не допускать появления незаменимых людей. И вы тоже это наверняка понимаете, иначе бы не продержались в канцлерском кресле так долго. Поэтому переформулирую свой вопрос, кто мог бы заменить Эрцбергера, если бы, скажем, его случайно загрыз оборотень?

В этот раз Штернберг его удивил. По-настоящему, так, что Геллерт на какое-то время даже потерял дар речи и просто недоверчиво разглядывал бывшего канцлера.
“Процветала?! Вы это называете процветанием?!” - без труда читалось на его лице.
Ладно, он уже убедился, что Штернберг потрясающе близорук, и народ Теодесрайха ещё благодарить их должен за этот переворот, но сейчас он бил собственные же рекорды.
Немного опомнившись, Геллерт собрался было возразить, но в итоге только махнул рукой. Ну что тут можно сказать? Очевидно же, диалог невозможен в принципе. Да и нужен ли он?
Но уже после очередного высказывания пленника Геллерт снова не удержался от ответа. В конце концов, сложно промолчать, когда собеседник выдвигает такие абсурдные обвинения.
- Ваше умение перевирать мои слова так, чтобы они соответствовали вашим нелепым представлениям, достойно восхищения, - фыркнул Геллерт. - Видите ли, общественное одобрение может быть не только самоцелью, признаком собственной непогрешимости и оправданием для любых глупостей, но и простым инструментом. Представляете? Просто инструментом. И как моё намерение воспользоваться этим инструментом противоречит безмозглости толпы?
Нет, разумеется, он так и не поймёт. Ведь это осознание своей правоты и даже какого-то извращённого превосходства - последнее, что у него осталось. Он не откажется от него, какие бы аргументы Геллерт ни приводил.
Но хотя бы на вопросы Штернберг отвечал, и то ладно. Ну или хотя бы делал вид, что отвечает - за его искренность Геллерт поручиться готов не был. Того, что он хотел узнать, Геллерт так и не услышал, но причина могла быть и в том, что Штернбергу действительно нечего рассказывать. В любом случае, слова пленника навели Геллерта на интересные мысли о том, как можно было бы использовать эти достижения Эрцбергера себе на пользу. Не сразу, конечно, навели. Сначала Геллерт попросту не понял, с какой это стати его страна хоть чем-то обязана Франции. Потом хоть и ненадолго, но возникло острое желание вправить императору мозги, чтоб не унижался перед французами. То есть уже не императору, а кто у них там теперь? Канцлер? Президент? И только потом недовольство сменилось вполне конструктивными мыслями. Да, пожалуй, этот разговор, о котором говорил Штернберг, стоил того, чтобы узнать детали.
- Нет, что вы, - язвительно заверил Штернберга Геллерт, - нам, жадным до власти предателям, не положено разбираться в таких высоких материях, как маггловские выяснения отношений. Так что вам придётся поделиться своим бесценным опытом, - он поочерёдно достал из кармана палочку Рихарда и пустую склянку из прозрачного стекла. - Вы умеете конденсировать воспоминания?
Мыслеомута у него в доме не нашли, и Геллерт задал этот вопрос на тот практически невероятный случай, если канцлер вдруг ответит “да”, что будет значить “Плохо искали”. Но скорее всего действовать придётся самому, благо Геллерт достаточно владел легилименцией, чтобы это не составило проблем.
А эрцбергер, оказывается, стоял во главе саморегулирующейся структуры, про которую Штернберг, конечно же, ничего не знал и вообще не причём. Геллерту до зубовного скрежета надоели эти пляски вокруг да около. Бывший канцлер врал - это очевидно. Но подловить на лжи того, кто пытается убедить других в своей неосведомлённости - занятие нудное и далеко не всегда успешное. Так что, зачем зря тратить время?
- Надо же, какой Эрцбергер самостоятельный, - протянул Геллерт. - Imperio! - палочка стремительно проделала хорошо знакомый пасс. - А теперь назовите мне все известные вам имена волшебников, работавших на Эрцбергера, - приказал он. - Настоящие имена.

Какое-то время Геллерт удивлённо смотрел на Штернберга, гадая, понимает ли он сам, насколько непоследователен, а потом искренне рассмеялся. Он понял, чем руководствовался бывший канцлер в этом разговоре. Ансварт когда-то то и дело раздражал той же самой манерой разговора, пока наконец не объяснил, что  его привычка оставлять последнее слово за собой и вечная сосредоточенность на цели просто идеально подходят для того, чтобы практиковать на нём навык бесконечного затягивания разговора, при котором у собеседника остаётся впечатление, что его слушают и отвечают со всем возможным вниманием и сосредоточенностью. Вскоре Геллерт научился замечать и пресекать подобные поползновения со стороны Ансварта, а вот подобный приём со стороны Штернберга прозевал. Это было досадно, но всё-таки самодолвольство от того, что он всё-таки “раскусил” канцлера, перевешивало. Или Штернберг просто был идиотом.
В любом случае, Геллерт без труда мог прекратить эту бесполезную трату времени.
- Достаточно, - коротко заявил Геллерт, но ограничиться одним только этим словом всё же не сумел. - Вы совершенно не слушаете меня и даже не пытаетесь услышать. Можете и дальше считать, что предрекая своей стране новые потрясения, вы демонстрируете высшую форму патриотизма, я не вижу смысла спорить с вами. Вместо этого давайте перейдём к тому, что интересует меня. А именно, к информации, которую вы можете мне предоставить.
И конечно, предоставите. Я не оставлю вам выбора.

Реакция Штернберга на флакон и вопрос про конденсирование мыслей заставила Геллерта на несколько секунд задуматься. Такое же движение бровями Геллерта в аналогичной ситуации значило бы “Что за дурацкий вопрос? Конечно, могу, Что я вам, сквиб какой-то?” Но за Штернбергом не водилось репутации талантливого мага, а манипуляции с собственным сознанием не были такой уж очевидной вещью. Ансварта вот пришлось учить довольно долго, хотя тот и не был совсем уж бестолковым.
Репутации почти что сквиба у Штернберга тоже не было, а значит это приподнимание бровей не могло относиться к возможности поделиться памятью. Скорее, к желанию.
- Жаль, - покачал головой Геллерт. - А мне казалось мы достигли взаимопонимания по крайней мере в вопросе вашего сотрудничества. Неужели вы не хотите поделиться с нами своим бесценным опытом ведения маггловской политики? Ради блага Австрии, разумеется.
Империус вроде бы подействовал, но полного подчинения Геллерт не видел. Штернберг сопротивлялся и с заметным усилием выдавливал из себя незнакомые имена. Или всё-таки знакомые? Что-то смутное мерещилось в этих именах и фамилиях, как будто Геллерт слышал об этих людях, но никогда не обращал внимания. Как и должно быть, если они работают на Эрцбергера.
- Вы мне соврали, - печально вздохнув, сообщил Геллерт. - Сейчас или тогда, когда утвреждали, что не знаете ни имён, ни лиц тех, кто работает на Эрцбергера. Или даже оба раза. Так что какой смысл разговаривать с вами, если мне придётся проверять и перепроверять каждое ваше слово?
Всё это время Геллерт не опускал палочки и не расслаблял хватки Империуса.
- Встаньте, - коротко приказал он. - Пропрыгайте вон в тот угол. А теперь к двери, на одной ноге. Тепрь обратно на другой, - Геллерт указывал направление палочкой. - Сделайте десять приседаний. Давайте, герр Штернберг, активнее. Некоторые утверждают, что движение полезно для здоровья. Хотя, какая вам теперь разница? Возьмите свой стул и поставьте его вот сюда, - он указал на центр части комнаты по штренбергскую сторону стола. - Встаньте на него. Стойте прямо, руки по швам, - Геллерт задумался над следующим приказом, дав бывшему канцлеру небольшую передышку. - Спойте мне Марсельезу. С чувством, герр Штернберг, с выражением. Чего вы бубните? - и без перехода, не меняя интонаций и не дожидаясь пока Штернберг хотя бы закончит фразу: - Расскажите, какие поручения Эрцбергера выполнял Бардоши.