БАРАХОЛКА

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » БАРАХОЛКА » Тестовый форум » Ещё один эпизод


Ещё один эпизод

Сообщений 31 страница 60 из 61

31

Бесполезно. Кто ничего не смыслит в политике, не начнет понимать ее после одной лекции по предмету, тем более, если он даже не выслушал ее как следует. Штернберг равнодушно пожал плечами в ответ на очередной выпад. Гриндевальд, похоже, был абсолютно уверен, что стоит ему завладеть информацией - и он сразу же завладеет миром. Канцлер не собирался его разочаровывать, жизнь сделает это намного более доходчиво и намного более болезненно. Что, может, и не слишком большое утешение, но все равно приятно.
- Если вам нужна определенная информация, вам стоило бы задавать определенные вопросы. Если единственное, чего вы хотите - это раздать своим сторонникам определенные ответы, которые не смогут им пригодиться. Зато потом вы сможете спросить с них по всей строгости и сокрушаться их беспомощности: вы-то сделали все, что было необходимо, не так ли.

О легилименции Август знал немного, достаточно разве что для того, чтобы понять, чего от него хочет Гриндевальд. Сопротивляться ментальному вмешательству он не смог бы, а даже если бы смог, то не рискнул, помня о Рихарде и его палочке. Он смотрел тюремщику в глаза все так же равнодушно, не слишком опасаясь за оставшуюся без охраны информацию, хорошо понимая, сколько времени понадобится мятежникам, чтобы расшифровать то, что они найдут в его памяти: никогда не считал нужным упорядочить свои мысли, хорошо ориентируясь в обрывках, отдельных образах и фразах, часто не на родном языке, их наслоениях, ассоциациях и символах, которые обычно не были понятны никому, кроме него самого. Возможно, для сына эта задача была бы проще, но Рихард не пойдет на такое предательство, в этом Август был уверен. Они могли бы добиться куда как большего от самого Маттиаса, но, похоже, решили не размениваться по мелочам и взвинтить ставки. Но когда ставки слишком высоки, шансы на победу есть только у шулеров.
- Тогда я предложил ему уйти с поста и искать убежище. Маттиас отказался. Я могу называть его мнительным, но я никогда не нахову его трусом.

0

32

“Что?”
Геллерт не был уверен, сказал ли это вслух, но в любом случае на его лице этот вопрос отразился отчётливо. Он не то чтобы был не согласен с этим утверждением Штернберга, он вообще не понял, что хотел сказать бывший канцлер. Вроде как слова знакомые, немецкие, и даже стоят на своих местах и друг с другом согласованы. Но смысл? Смысла не было.
- Герр Штернберг, если вы не начнёте отвечать на мои вопросы, а не свои мысли, я решу, что вам не терпится увидеть сына, - раздражённо посулил Геллерт. - Вы же помните, какое начало этой трогательной встречи я вам обещал?
Впрочем, одни только слова здесь были бесполезны - это Геллерт уже понял. Стоило либо подумать о более действенных методах допроса, либо уже наконец привести сюда мальчишку и посмотреть, как долго канцлер сможет слушать его крики. Пока что Геллерт решил остановиться на первом.

Сознание поддалось легко: никакого сопротивления, ни намёка на ментальные щиты. Открытая книга со всем, что когда-либо знал тот, кто всего-то пару дней назад ещё правил Теодесрайхом. Но приглядевшись к страницам, Геллерт понял, что не всё так просто.
“И вы, конечно же, даже не попытаетесь облегчить мою задачу”, - зло вздохнул Геллерт.
Неожиданно Штернберг всё же решил ответить на вопрос, и ответ потянул за собой воспоминание - вполне конкретное и цельное, в отличии от хранившейся в памяти мешанины. Да, это действительно было. Действительно предлагал. Геллерт едва заметно улыбнулся. Палочка коснулась виска канцлера, и серебристая нить воспоминания потянулась в зависший рядом флакон.
Что ж, стоявшая перед ним задача была отнюдь не уникальный, и опыт в исследовании памяти таких людей у Геллерта имелся. Теперь следовало посмотреть, как воспоминание преобразится, уйдя из мысленного фокуса, а проще всего для этого было бы продолжить разговор, благо собеседник предложил такой прекрасный повод. Не разрывая контакта, Геллерт вынырнул на поверхность, вернув Штернбергу полный контроль над своим сознанием.
- Вот как? А совсем недавно вы заявляли, что не задумывались о возможной замене Эрцбергеру. Хотите сказать, предлагая ему покинуть пост, вы не имели на примете человека, который мог бы его сменить?

0

33

Тюремщик решил взять себе на память один из давних разговоров с Маттиасом. Наверно, был почитателем эмоциональных сцен, потому что другого повода забирать именно это Штернберг придумать не мог. Зато он мог понять причину: Гринделвальд просто ухватился за первое попавшееся, воображая, что оно станет ключом ко всему, но в итоге просто взял то, что сам назвал бы "мусором". Интересно, хватит ли у него пустых флаконов. Или терпения создавать все новые и новые для всех тех воспоминаний, до которых он сможет дотянуться. Сколько из них будут повторять друг друга? Сколько из них не будут, собственно воспоминаниями. Менталистам хватит на долгие месяцы, если не годы, работы. Что ж, если говоря о благе Австрии этот человек имел в виду создание новых рабочих мест, то он был на верном пути.
Следующий вопрос невольно заставил канцлера задуматься об умственных способностях собеседника, несмотря на довольно ясное понимание, что мысли для того будут довольно неприятными. С одной стороны, не более часа назад он сам дал им достаточно высокую оценку, с другой - в течении этого часа Гринделвальд делал все возможное, чтобы его переубедить. Вот и сейчас...
- Имел бы, - заметил он спокойно, с некоторым облегчением от того, что теперь ему не приходится искать способы выразить дознавателю презрение, потому что тот теперь и сам в красках мог наблюдать все эмоции, которые вызывал одним только фактом своего существования, - если бы это я организовал покушение. Я нашел бы кандидата, если бы Маттиас решил покинуть должность. Никто не ищет замену человеку, который полностью соответствует должности. или это тоже новая политика правительства Теодесрайха? Гартвиг уже имеет человека на примере на случай, если пресловутый оборотень в ближайшее полнолуние перегрызет глотку вам?

0

34

А ведь он был искренен!
Открытие оказалось неожиданным, и потому Геллерт не сразу понял, что искренним Штернберг был исключительно в ненависти к нему, а скрыть за таким ярким и прямолинейным чувством можно было очень многое. И всё же…
Всё же он как будто действительно считал саму мысль о поиске преемника Эрцбергера нелепой и возмутительной, и понять это не Геллерт не мог. Да, он достаточно хорошо знал своих сторонников, чтобы ни одна гипотетическая перестановка хотя бы в пределах верхушки не стала проблемой. Но ему никогда не пришло бы в голову этим хвастаться. Ведь это же основы! Причём основы управления не только страной, но чем угодно, начиная от квиддичной команды. И о каком лицемерии может идти речь?
Мысль о его собственной смене в голове и вовсе задержалась не надолго. Геллерт принадлежал к числу людей, которые всей душой верят в то, мир существует исключительно вокруг них и ради них. Себя Геллерт твёрдо считал незаменимым, а потому только хмыкнул в ответ на пердположение Штернберга.
- Да, разумеется, - кивнул Геллерт. - А предлагать хм… - другу? - покинуть пост и при этом даже не задуматься о том, что делать при его согласии, это, конечно, не лицемерие, - рассуждая вслух, протянул Геллерт. - А что? Халатность?
Нет, продолжать этот разговор сейчас было бы абсолютно бессмысленно. Это не было воспоминанием, которое можно было бы потом использовать, и этот разговор вряд ли принесёт полезную информацию. А поддерживать ментальный контакт вечно не мог даже он. Впрочем на Штернберга его хватит без труда, даже если постоянно отвлекаться на бессмысленные разговоры.
- А теперь расскажите мне о вашей последней встрече с герром Эрцбергером, - приказал Геллерт. - Подробно и обстоятельно.

0

35

В глаза приходилось смотреть. Это было, наверно, хуже всего, такие мелочи всегда и бывают последней каплей. Но даже у этой последней капли было одно приятное преимущество: Штернберг мог видеть, как опять и опять его тюремщик удивляется простым вещам, не будучи в состоянии сложить два и два и дойти до простых, элементарных выводов. Его щека дернулась, как будто это движение могло бы родить улыбку.
- Если хотите. Добавьте это в список обвинений.
Легилимент решил потянуть за нить последней встречи. Канцлер не сопротивлялся: не столько потому что понимал, чего это может стоить, сколько потому что знал, что с каждым шагом Гриндевальд заходит все дальше по ложному пути. Хотя, похоже, в этом сознании для него верных путей не было.
- Около месяца назад, - еще раз повторил он, для того, чтобы задающий вопросы, но не слушающий ответы, наконец осознал абсурдность своего требования подробностей. - Шнаккенбург. Там проходила встреча.
Обрывки и образы - большая их часть при необходимости могла быть восстановлена в полноценные картины, но только та часть, которая имела значение. Штернберг не мог сказать, как был одет и что ел на завтрак в тот день. Не мог бы вспомнить и то, какой была погода, даже то, в каких словах велось обсуждение. В его памяти остались лишь темы, которые были подняты, и, разумеется, сделанные выводы, которые не имели никакого отношения к прогулке по набережной Эльбы со старым другом. Впрочем, если верить Гринделвальду, эти выводы ему и вовсе не были нужны, он ведь собирался строить свою политику с чистого листа. Так что, наверно, не очень огорчится.
- Мы обсуждали, - послушно продолжал он, без труда сдерживая ухмылку, это просто дается после стольких лет в политике. - правые тенденции в маггловской политике и их влияние на равновесие в Европе. Франция готова пойти на отсрочку выплат репараций при определенных условиях. Кроме того, Эрцбергер готов был начать работу по возобновлению отношений  Россией.
Не следовало начинать разговор с угроз, не следовало применять непростительные, не следовало отбирать палочку у Рихарда. Может, тогда у него был бы шанс убедить. А может и нет.
- Вы хоть понимаете, о чем речь?

0

36

Штернберг - нет, не улыбался, - но что-то похожее было если не в выражении его лица, то в эмоциях, и это было странно. Геллерт не понимал, чем вызвана эта мелкая радость. Но он улыбнулся в ответ.
- Непременно, - пообещал он, и не соврал. Разумеется, преступная халатность и несоответствие занимаемой должности будут фигурировать где-то там, в бумагах, которые заполнят папку или скорее несколько папок под заголовком "Дело Августа Штернберга".
Бывший канцлер заговорил о встрече, и воспоминание начало разворачиваться в его сознании. Геллерт снова коснулся палочкой его виска, вытягивая нужную нить, но что-то пошло не так. И без того смазанное воспоминание расплылось окончательно, а когда вновь обрело чёткость, то стало совершенно другим. Ярким, полным. Совсем недавним.
Подонок!
Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что Штернберг честно рассказывает о встрече с Эрцбергером, как и хотел Геллерт. Но на самом деле он говорил о том, как уже рассказывал об этом Гринделвальду. Толку от этого рассказа не было никакого, да ещё и этот вопрос в конце... Штернберг говорил ровно, но Геллерт был уверен, что он смеётся над ним. Или быть может, чувствовал это его маленькое торжество?
Было очень сложно удержаться от такой глупости, как Круциатус при неразорвонном ментальном контакте. Было очень сложно не разорвать этот проклятый контакт и не выплеснуть раздражение, заставив Штернберга вопить и корчиться от боли. Нет, одним Круциатусом он бы не обошёлся. Что такое Пыточное проклятие? Призрак боли, фантом. О нет, Штернберг заслуживал узнать, что такое боль во всей полноте впечатлений, со всеми пологающимися эффектами.
Геллерт сдержался.
Штернберг смотрел ему в глаза - не мог сам отвести взгляд, разумеется, но Геллерт всё равно свободной рукой за волосы задрал его голову ещё сильнее. Ансварт будет возмущаться, ну и пусть его. В конце концов, разве можно всерьёз рассчитывать, что этот умник, несмотря ни на что, устроит какую-нибудь выходку в самый неподходящий момент?
- Постарайтесь сохранить рассудок, - тихо и холодно посоветовал он. - Иначе вам нечем будет заплатить за жизнь сына.
Допросная словно бы растворилась в подступившей темноте, когда Геллерт нырнул в чужое сознание. Первым делом убрал с дороги Штернберга, довольно грубо отрезав ту часть, что составляла его личность, от всего остального, заставив его повиснуть в полной пустоте и беспомощности, где невозможно даже понять собственное я. Опрометчивый шаг, вызваный скорее раздражением, чем здравым смыслом. В таком состоянии Штернберг протянет совсем не долго, а со смертью его личности, всё остальное просуществует считаные секунды. Сейчас бывший канцлер был чем-то вроде рыбы, которую Геллерт небрежно швырнул на берег, пока ищет подходящий аквариум. А где его искать в этой каше дырявых, обрывочных и переплетающихся друг с другом мыслей? Впрочем, он примерно представлял, что ищет, и не ошибся. Нащупал нужное, убедился, что это именно оно, и выдернул Штернберга обратно в объятия его дражайшей памяти и прочего здравого смысла.
Геллерт здесь выглядел так же, как и минуту назад, а вот Штернберг изменился. Он был заметно моложе, хотя всё ещё выглядел старше Геллерта. Никаких следов многодневного заключения, конечно, не было. Бывший - хотя, почему это бывший? Нынешний или даже будущий - канцлер был одет в безукоризненно чистую и отглаженную чёрную мантию. Разве что лицо немного напоминало прежнего некоторой осунулостью. Они стояли на краю небольшого семейного кладбища, которое Штернберг должен был непременно узнать. В стороне от них собралась похоронная процессия. Но люди не двигались, замерли в неестественных позах, как будто всех их накрыло парализующим проклятием. Даже листья на деревьях оставались неподвижными.
- Вы знаете, как происходит глубокое изучение такой памяти, как ваша? - с едва заметной вопросительной интонацией спросил Геллерт. - Представьте, что память - это кладовая. Некоторые люди аккуратно раскладывают события по полкам и навешивают ярлыки. В таком случае доступ к нужной информации можно получить без труда и, как следствие, без вреда для общей структуры, - Геллерт говорил ровно, словно бы между делом рассказывая не очень интересную лекцию. - Но это не про вас. В вашей кладовой всё перемешано со всем, и чтобы получить интересующие меня сведения, мне придётся практически вывернуть её наизнанку. Представляете, что это будет значить для вас? В св. Октавии есть целое отделение для таких больных, но вы туда, разумеется не попадёте. Газеты напишут про ваше самоубийство в камере, - Гринделвальд пожал плечами. - Не выдержали груза вины, что поделать? Но прежде я убью Рихарда. У вас на глазах. Я ведь обещал вам, что сделаю это, если вы откажетесь сотрудничать. Говорят, что некоторые умалишённые сохраняют какую-то нить связи с реальностью, особенно если дело касается сильных эмоций. Не знаю. У вас будет возможность проверить на практике. Впрочем, прилолжив некоторые усилия, вы можете сохранить свой разум. Для этого вы должны всего-то не мешать мне. Я создам для вас изолированный участок памяти, который не стану трогать и за пределы которого вы не должны выходить. Здесь, - Геллерт широким жестом указал на кладбище. - Я думаю, это достойная награда за ваша упрямство. Вы ведь узнаёте день похорон своей жены? Вы останетесь здесь, пока я не закончу, иначе ваш сын умрёт. Вам ясно?

0

37

Дети любят задавать вопросы, которые кажутся взрослым глупыми или даже неуместными. Однажды на семейном торжестве в присутствии множества гостей и в разгар веселья Рихард - хотя сам, наверно, сейчас этого не вспомнит даже - очень громко спросил, чем дементоры отличаются от людей. Это был очень неловкий момент. Разговоры прекратились в мгновение ока прекратились, умолк смех. Через какие-то секунды все заговорили снова, делая вид, что ничего не произошло, но продолжение праздника было напряженным, а веселье слишком театральным. Сын потом получил лекцию о достойном поведении. Но он не получил ответ. Август думал, что не объясняет потому, что мальчишка просто не в состоянии понять этих сложных материй, но теперь он вдруг понял, что причина была совсем иной: просто до сегодняшнего дня он и сам не знал этого ответа. Теперь же вдруг ясно осознал, что он был прост как медный крейцер. Некоторые люди совершенно ничем не отличаются от дементоров.
Сознание вскрыли, как могли бы вскрыть острым ножом раковину устрицы, выбрасывая ее содержимое, еще живое, но совершенно не приспособленное к такому существованию, а потом поместили его обратно и даже прикрыли створки, только каков был шанс на то, что после этой операции оно сможет жить?
Штернберг хватал ртом воздух, как выброшенная на сушу рыба, едва ли понимая, кто он, где он и зачем. Тот, кто стоял рядом, что-то говорил, Августу даже удавалось чувствовать между словами некоторую осмысленную связь, но не понимать, для чего его сейчас почтили этой лекцией. Может быть, он был в Дурмштранге, и это просто очередной урок? Только интерьер странный.
Имя немного привело его в себя. Нет, Август не мог знать, кто такой Рикард, Рикард не был его частью, и Рикарда не было здесь, а добраться до других частей своей памяти он не мог. Но смутное беспокойство за жизнь этого Рикарда, кем бы он ни был, лежало отпечатком на душе, вызывая бурный протест против намерения собеседника демонстративно его прикончить. Значит Рикард был другом, а этот врагом. Штернберг остановил на нем сосредоточенный взгляд, укладывая это в новой ограниченной реальности. Враг.
- Мне ясно, - кивнул он спокойно, потому что незнакомый враг не вызывал у него никаких особенных эмоций. - Мне ясно, и я останусь здесь.
Собеседник не спешил уходить, и вообще, похоже, не спешил, поэтому Август дал себе время задуматься над тем, как сказать ему то, чего он, при всем своем образовании в ментальной магии, кажется, не понимал. Он давно не смотрел тому в лицо, вместо этого разглядывая застывшую в полете стрекозу, сорвавшийся с ивы лист. Это была прекрасная в своей реалистичности картина. Но все равно, это была только картина, застывшее изображение, которое могло рассказать что-то об одном моменте прошлого. Но только лишь об одном моменте, потому что все остальное было лишь домыслом, и кто мог бы гарантировать, что в следующую секунду гроб, который несла далекая процессия, не откроется, и покойница не встанет из него со смехом, радуясь жестокой, но удачной шутке?
- Можно перевернуть кладовую без полок и ярлыков вверх дном. Можно даже разрушить ее до основания в поисках чего-нибудь, если тому, кто ищет, в принципе нравится разрушать до основания. Но если он ищет книгу в кладовой, которая наполнена, - он протянул руку, осторожно взял очевидно живую стрекозу за крыло, которое даже не трепыхнулось, поднес ее к глазам, - только картинами, будет ли в этом хоть какой-то смысл?

0

38

Реакция Штернберга разочаровывала. Настолько, что сложно было удержаться от того, чтобы досадливо поцокать языком. И вот это вялое безразличие - всё, что он получит? А где вопли и страдания? Где патетичные заламывания рук и берущие за душу мольбы? Ну ладно, ладно, Геллерт не испытывал потребности во всей этой театральщине. Обычно. Но сейчас он явно чувствовал, что спокойствие Штернберга не показное. Он действительно был равнодушен к угрозам. Нет, не равнодушен… Это было что-то другое, что-то более пустое. Ах да, конечно. После той встряски, что Геллерт ему только что устроил, бывшему канцлеру понадобится время, чтобы восстановить нормальные эмоциональные реакции. Быть может, даже больше времени, чем у него осталось.
Развлечение быстро наскучивало. За Геллертом не водилось привычки глумиться над трупами да и вообще бить тех, кто этого даже не поймёт. А Штернберг сейчас не то чтобы совсем не поймёт, но эффект явно окажется несопоставим с затраченными усилиями.
Впрочем, всё это Геллерт начал не только - и даже не столько, - чтобы показать Штернбергу, как сильно тот заблуждался, решив, что может смеяться над ним. Всё же главной была необходимость основательно пройтись по мыслям этого упрямца, и, стоит заметить, с этой позиции Геллерт действовал почти рационально. То есть, он сам так считал.
- Вы слишком много общались с магглами, - усмехнулся Геллерт, глядя как Штернберг с пустым - таким же, каким было его равнодушное согласие - любопытством изучает стрекозу. - Картины умеют двигаться и говорить. Кто-то даже скажет, что они живут. Заполненная ими кладовка ничуть не хужи полки с книгами. Главное лишь найти нужные.
Геллерт сделал неопределённый жест рукой, то ли приглашая Штернберга куда-то, то ли обращая его внимание на что-то. Налетевший порыв ветра хоть и лишь слегка всколыхнул листву, но звук, по сравнению с прежней тишиной, которую нарушали только звуки их голосов, показался оглушительным. Дёрнулась стрекоза и, призраком просочившись сквозь пальцы, продолжила прерванный путь. Зашевелились, словно пробуждаясь от долгого и тяжёлого сна, люди. Долго разглядывать оживающий мир Геллерт не дал, и резко подойдя к Штернбергу, толкнул его в сторону людей в траурных нарядах. Толчок был слабым, таким даже неподготовленного человека не заставишь потерять равновесие, но эффект этого простого жеста оказался несоизмерим с его силой. Они оба перенеслись на несколько десятков метров, в самую гущу понуро бредущих людей, и Штернберг оказался именно там, где был когда-то, в тот самый оставшийся в его памяти день. Геллерта здесь быть не должно было, и потому для людей вокруг он не существовал. Они были в омуте памяти, только Геллерт был заглянувшим в него чужаком, а Штернберг - частью воспоминания, по какой-то причине получивший возможность действовать самостоятельно.
- Вы же не думали, что отделаетесь всего-то прогулкой по застывшему фрагменту вашей памяти? - широко улыбнулся Геллерт, держась чуть в стороне. Ничего страшного бы не случилось, если бы кто-нибудь из присутствующих прошёл через него, но он машинально старался избежать таких встреч. - Нет, герр Штернберг. Видите ли, вам придётся по возможности полно вжиться в это воспоминание, стать его частью. Каждая посторонняя мысль, каждая лишняя эмоция - удар по барьеру, который я создал, чтобы оградить вас о безумия. В ваших силах его разрушить. Быть может, так вам будет легче. Но если вы хотите, чтобы ваш сын вас пережил, вы не станете этого делать. Так что постарайтесь вспомнить всё, что чувствовали тогда, и не искать убежища в том, чему в этом воспоминании не место.
Жаль, если его способность испытывать эмоции действительно пострадала. Воспитательный эффект сильно пострадает. Но что-то там в любом случае осталось - угроза сыну ведь как ни странно подействовала. Он чувствовал, что упоминание Рихарда несколько минут назад что-то задело в душе бывшего канцлера, хотя и гораздо слабее, чем рассчитывал Геллерт.
- Приятно оставаться, герр Штернберг, - Гринделвальд изобразил издевательский поклон. - Возможно, мы ещё встретимся.
Он развернулся и неторопливо зашагал прочь, чтобы спустя десяток-другой шагов покинуть этот участок памяти и заняться наконец делом.

0

39

Едва ли Август понимал, о чем говорит этот человек. Едва ли этот человек хорошо понимал, о чем говорит. Единственное, что он вынес - это то, что глупец уверен, что справится с тем, с чем едва ли хоть раз имел дело. Что же, у него не было другого выхода, кроме как пожелать ему удачи. Может, не очень искренне.
Он оказался в толпе неожиданно. Толпа не удивилась его появлению ничуть. Посторонний сделал шаг назад, чтобы не оставаться на пути этих одетое в траурные мантии людей, Штернберг повторил его движение и тоже отступил - только в другую сторону. Теперь их разделял людской поток. Безликий - в этом воспоминании не было ни лиц, ни других деталей - просто безмолвная серая масса. Бесконечный - в этом месте не было места логике, только чьим-то чувствам.
Наверно, это должны были быть его собственные чувства. Чужак хотел этого, хотя и боялся требовать, только угрожал. Ему стоило бы выбрать что-то другое в качестве угрозы теперь, но, похоже, у него был единственный козырь.
Август молча стоял по другую сторону потока, не спеша присоединиться к нему. его собеседник тоже некоторое время молчал, а затем - что ему оставалось - откланялся и торопливо вышел. Дождавшись, пока за гостем метафорически захлопнется дверь, он отошел в сторону, сел на чье-то странной формы надгробие и подставил солнцу лицо.

Приходил в себя канцлер тяжело. Приходилось как будто пробираться сквозь толстый ватный слой не воспоминаний даже, а их обрывков, искаженных или вовсе не имеющих почти ничего общего с реальностью. Были ли это последствия поисков или Гринделвальд, так и не найдя нужного и убедившись в правоте Штернберга просто крушил все на своем пути, было не так уж важно. Важно было вернуться и глотнуть воздуха, и Август с этим справился. Обстановка в кабинете почти не изменилась за это время - да и много ли времени прошло? - его тюремщик возился в стороне, пытаясь справиться то ли с добытым материалом, то ли с собственным поражением.  С чем именно - Штернберг хотел бы знать, это давало бы возможность делать следующий ход не вслепую. Или же не делать его вообще Но Гринделвальд молчал и, похоже, не собирался начинать беседу первым. Или просто не знал, что канцлер пришел в себя. А без его участия понять что-то было весьма затруднительно, если не сказать невозможно, поэтому Август, немного поразмыслив, сделал шаг, который казался ему сейчас наиболее безопасным, пусть и не слишком осмысленным.
- Я хочу видеть сына.

0

40

Некоторые неопытные легилименты уверены, что изучение чужой памяти без участия хозяина гораздо проще, чем обычная легилименция. Должно быть, они представляют себе нечто вроде манипуляций с мыслеомутом и совершенно забывают - или ещё не осознали - какую существенную роль в легилименции играет личность объекта. Хотя им стоило бы задуматься хотя бы над тем, что до сих пор нет свидетельств об успешном проникновении в разум находящегося без сознания человека, да и попытки изучить мысли спящего обычно печально заканчиваются для самонадеянного легилимента. Пожалуй, чтобы в полной мере понять, насколько сильно легилимент обычно полагается на свою жертву, нужно хотя бы раз попробовать получить нужные сведения исключительно своими силами.
Другие важно заявляли, что уж они-то всё понимают. Конечно же, не проще. Но зато безопаснее. И снова мимо. Считанные единицы легилиментов сходили с ума из-за осознанного - и обычно самоубийственного - сопротивления своих жертв. Куда чаще легилименты сами неосторожно обрушали своды сознания, из которого не успевали выбраться. Так вот проделать это в тот момент, когда сознание лишается эластичности и способности затягивать неизбежные при легилименции раны в разы проще. Даже Геллерт не мог быть уверен, что Штернберг оправится после такого опыта. А для среднестатистического легилимента признаком успеха было бы хотя бы то, что он сам останется в здравом уме, перетряхнув чужую память.
Не то чтобы это был навык такой уж исключительной сложности, но он требовал практики, требовал хотя бы десятка неудачных, а каждая - это риск для легилимента и безумие для его жертвы. Достаточно опытный окклюмент мог бы попробовать симмитировать нужные условия, но натасканные таким образом специалисты неизменно пасовали перед реальными задачами. Так что официально подобному нигде не учили. А неофициально… Геллерт подозревал, что мало какое правительство отказалось бы иметь в своём распоряжении специалиста, способного буквально вверх дном перевернуть чужую память, добраться до самых тёмных её уголков и даже порадовать начальство мыслеомутом с подробной копией чужих воспоминаний. Да и откуда бы взяться тогда столь подробной статистике по данному вопросу? Кто знает, не подписывал ли пацифист-Эрцбергер приказ подобрать кому-нибудь из своих людей десяток-другой магглов в... образовательных целях? А может, об этом знает и Штернберг?
Увы, даже получив возможность беспрепятственно дотянуться до любого воспоминания бывшего канцлера, Геллерт не мог ответить на этот вопрос. Штернберг не бы окклюментом - сейчас в этом уже не оставалось сомнений, но, очевидно, некоторые ментальные техники ему были известны. Так что теперь Гринделвальд мог бы с уверенностью заявить, что обладает всей существенной информацией, которую был в состоянии предоставить ему бывший канцлер, но придётся потратить ещё немало времени на её расшифровку. Настолько не мало, что имеет смысл задуматься, а стоит ли оно вообще того.
Разорвав контакт, Геллерт мрачно проследил, как потерявший сознание Штернберг кулем рухнул на пол, собрал парившие вокруг флакончики - только дилетанты считают, что больше одного воспоминания в одну ёмкость не поместишь: Геллерту хватило пять для всего и то, скорее ради собственного удобства, чем из какой-то необходимости - и вернулся за стол, решая, что делать дальше. Сейчас Штернберг мог проваляться от нескольких часов до нескольких дней, и ещё неизвестно, в каком он будет состоянии, когда очнётся. Во всяком случае, здравый смысл подсказывал, что дожидаться его пробуждения не было никакого смысла. Взгляд упал на подготовленный Дитмаром протокол, и он тихо коротко выругался. Увлёкшись, он совсем забыл, зачем вообще пришёл сюда, и так и не заставил Штернберга подписать бумаги. А теперь придётся ждать, ничего не поделаешь. Если привести его в сознание раньше времени, вне всяких сомнений можно будет полюбоваться на пускающего слюни идиота… Возможно, этот идиот будет ещё в состоянии убедительно изобразить свою подпись на бумаге.
Что ж, можно хотя бы почитать, что там написал Дитмар, подписавшийся внизу каждого листа секретарём. Да, заодно и свои подписи в нужных местах можно оставить. Общий смысл Геллерт, конечно, знал и так, но было забавно видеть, как Дитмар в своих записях имитировал манеру речи Штернберга. Получалось неплохо. Во всяком случае, сам Геллерт мог бы и поверить в подлинность документа.
Он как раз дошёл до последней странице, когда Штернберг внезапно дал о себе знать, внезапно решив, что он тут в праве что-либо требовать. Геллерт опустил бумаги и несколько секунд молча глядел на него с откровенным удивлением, то ли поражаясь наглости пленника, то ли тому, что тот так быстро оправился.
- И что? - наконец пожал он плечами. - А я хочу, чтобы вы поделились со мной некоторой информацией. Вы игнорируете мои желания, так с чего вдруг я должен идти на встречу вашим?
Ещё какое-то время он позволил Штернбергу, чьи руки до сих пор сковывали магические наручники, неуклюже поворочаться, и лишь потом “спохвотился”.
- Ах да, так вам, должно быть, некомфортно, - радушно улыбнулся он, и взмахом палочки освободил его руки. - Подойдите сюда, - приказал он после, и подвинул в его сторону протокол якобы состоявшегося допроса. - Полюбуйтесь и поставьте свою подпись.

0

41

За этим человеком интересно было наблюдать. Интерес, правда, был не живой, а какой-то застывший, такой интерес заметен разве что в абсолютной пустоте, когда больше не интересно ничего. Примерно такой, как та, которая сейчас и заняла место не в голове даже - в душе канцлера. Поэтому он наблюдал, теперь уже без всех тех эмоций, которые приходилось сдерживать ранее, и которые, надо признать, мешали. Впрочем, со стороны можно бы показаться, что и наблюдать не за чем: Гринделвальд просто рассматривал бумаги, как будто пытался обнаружить в них нечто важное. Август знал, даже не заглядывая в них, что ничего важного там не было и быть не могло. Важное не оставляют на столе до тех пор, пока у начальства не возникнет настроение ознакомиться. Пожалуй, интереснее всего был его ответ. Или вопрос? Не важно, но из него следовал любопытный вывод: ничего полезного легилимент не нашел. Какой удар... Штернберг бы посочувствовал, но так и не нашел  в себе никаких чувств, кроме все того же ледяного интереса.
Как ни странно, Рихард не возник тут же на пороге, стоило канцлеру заявить о своем желании видеть его. Это было к лучшему, в общем, он понятия не имел, что сказал бы сейчас сыну, прояви тюремщик неслыханную щедрость. Скорее всего что-то глупое, лишенное всякого смысла, что-нибудь, что Дик и так знает, и что все равно не смогло бы ему помочь. Что-нибудь вроде попытки поддержать или отрицания своей вины. Не абсурд ли? Поэтому Август был даже рад, что разговор перешел на новые рельсы. Он подошел к столу, разминая запястье, слишком долго пробывшие в неудобном положении, чтобы теперь не давать о себе знать. Поднимать бумаги не стал - еще не хватало, чтобы они дрожали в руке, пусть и едва заметно - просто разложил перед собой. Любопытство не сочло нужным усилиться.
Собирался ли он подписать все это? Да, за этот рубеж он отступил давно. Собирался ли сделать это прямо сейчас?
- Рихарду восемнадцать, - канцлер отодвинул от себя протокол, давая понять, что прочел достаточно. - Восемнадцать лет у меня был сын, я возлагал на него некоторые надежды и вкладывал в него часть своей души. Четверть века я занимаю в Теодесрайхе высокие посты. Я возлагал на него огромные надежды и вкладывал в него душу. Вы собираетесь пытать моего сына у меня на глазах, может быть, даже убить его. Но только что я этими же глазами увидел, как вы пытали и убили то, что занимало мои мысли и чувства несколько дольше и в большей мере, чем это когда-либо удавалось Дику.
Август кивнул в сторону протокола, затем отвернулся и прошел к стулу, на котором сидел до этого. Сев, он скрестил руки - точно так, как будто они опять были связаны. Теперь отчего-то сказать все это оказалось не так уж и сложно. Странные эффекты порой давала легилименция, странные, но небесполезные.
- Я подпишу бумаги после того, как поговорю с сыном. В противном случае, вы можете попытаться скопировать мою подпись самостоятельно или предложить это сделать кому-нибудь более талантливому. Что же касается ваших желаний в отношении некоторой информации... Я считаю предложенный вами обмен неравноценным.

0

42

Хотя одного лишь тона было достаточно, чтобы с самых первых слов Штернберга понять, что тот не собирается подписывать бумаги, Геллерт терпеливо слушал. Честно говоря, ему даже было интересно, куда клонит бывший канцлер. Когда стало ясно куда, он вздохнул. Нет, очевидно, Штернберг никогда не поймёт реального положения вещей. Ограниченной своей глупой моралью, он видит в Гринделвальде лишь злого тёмного колдуна из сказок, в которых обязательно победит добро, и не понимает, что порой действия целителя со стороны могут сойти и за безжалостную пытку. Штернберг не понимал, что, хоть и не корчилась в агонии, но тихо и неотвратимо умирала, и вероятно, самым милосердием было бы просто дать ей угаснуть, но, к счастью, Геллерт милосердием не страдал. Он за уши вытащит Теодесрайх к былому величию, пока всякие ерохли, которым только бумаги разносить и можно, вроде этого недоканцлера, будут страдать, сокрушаться и ужасаться. Идиоты. Их жизни не нужны стране. Их жизни не нужны всему магическому сообществу. Уже то, что некоторым из них будет позволено хотя бы попытаться принести хоть и крошечную, но пользу своей родине, столило бы считать неслыханной щедростью, которую они, конечно же, не оценят.
Вот тот же Штернберг. На словах он так печётся о стране и о людях. А на деле? На деле собственная гордость затмевает перед ним всё, и он цепляется за неё с отчаянием тонущего в ледяной проруби. Ничтожество, достойное лишь презрения.
Весь вид бывшего канцлера, умудрившегося совместить в своей позе смирения с решительностью, говорил, что тот готов получть уже привычное наказание за свои слова, но Геллерт не любил так откровенно оправдывать ожидания всяких... штернбергов. К тому же его слова подтолкнули Геллерта к, быть может, глупой, но заманчивой мысли.
- Могу... - задумчиво протянул Геллерт. - Я, в отличие от вас, много чего могу, в то время как ваш единственный выбор: умереть самому или вместе с сыном. Как я вижу, второй вариант представляется вам примечательнее. Что ж, раз сын вам неинтересен, что мне остаётся? - Геллерт демонстративно пожал плечами.
Он встал, жизнерадостно потянулся, и заклинанием заставил все принесённые бумаги сложиться в аккуратную стопочку. Подхватил её и неспешно направился к выходу. Вряд ли Штернберг поверит, что перегнул палку и сделал дальнейший разговор невозможен. Наверно, сейчас он считает, что Геллерт блефует и просто пытается таким вот незамысловатым образом, заставить бывшего канцлера его остановить. И кое в чём он был прав - Геллерт действительно пока не собирался убивать Рихарда Штернберга. И даже ставить точку в этом разговоре не собирался. И, вероятно оправдывая ожидания Штернберга, он развернулся у порога, уже приоткрыв дверь.
- Полагаю, мне остаётся лишь убить то, что вам дороже сына, - улыбнулся он. - Ещё раз. Obliviate!
Не мудрствуя лукаво он просто уничтожал последние воспоминания бывшего канцлера - всё от текущего мгновения и до ночи переворота - а закончив, мощным ментальным ударом снова отправил канцлера в беспамятсво. В камеру Штернберга вернёт Дитмар, а Геллерт решил на ближайшие часы выкинуть этого недоумка из головы. Или нет, может, стоит взглянуть подробнее на заполнившие флаконы канцлерские воспоминания? А Штернберг пока пусть отсыпается - заодно и от недавней легилименции, возможно, немнго оправиться. Не секрет, что во сне сознание наиболее эффективно зализывает раны.

***

Снова порог камеры Геллерт переступил уже после того, как ему доложили, что Штернберг очнулся.
- Добрый день, герр Штернберг. Как вы себя чувствуете? - участливо поинтересовался он.
Вообще-то уже был вечер, но в камере не было окон, чтобы бывший канцлер мог бы поймать его на лжи. Ах да, он же ещё, наверно, не знает, что уже бывший. Или догадался?

0

43

Штернберг примерно представлял, что должен услышать в ответ на свое заявление. То есть он рассчитывал, выстраивал, по старой привычке, схемы, тактики, которые включали не только вопросы, но и предполагаемые ответы на них, но кто и когда может быть на сто процентов уверен, что это сработает. Люди бывают непредсказуемы, в этом весь смысл, хотя это и здорово мешает политикам. Гринделвальд сказал как раз то, что он должен был сказать. Теперь он должен был пойти к двери, а затем остановиться. Потому что в смерти Рихарда для него не было ни малейшего смысла, а все остальное было необходимо, в том числе и настоящая подпись, если, разумеется, весь этот новый порядок не был рассчитан на несколько месяцев, чтобы потом уступить место чему-то другому. Он должен был остановиться. Хотя бы оглянуться. Он не делал этого, и несколько мгновений Август чувствовал, как становится тоньше та нить, на которой висела судьба сына. Он все еще мог остановить, все еще мог пожертвовать страной, чтобы спасти Дика, но он должен был спасти обоих, и поэтому заставлял себя ждать секунду, и еще одну, каждая отнимала у него лет десять жизни, но сейчас эта потеря едва ли могла иметь значение. Гринделвальд должен был остановиться. И он остановился. Прогнозировать дальше Штернберг не стал бы, да в этом и не было смысла, ему все равно не оставалось ничего, кроме импровизации. Впрочем, импровизации, как показала жизнь, ему не оставалось тоже.

Едва ли он понимал, что произошло, и вокруг не было никого, кто мог бы или имел бы желание это пояснить. Впрочем, список того, чего не было, на этом лишь начинался. Не было видимых способов вызвать персонал (если здесь вообще предполагался персонал) или просто привлечь к себе внимание, не было окон, не было палочки. Не было никаких внятных воспоминаний о том, что могло предшествовать неожиданной перемене. Что могло случиться - оставалось лишь догадываться, и ни одна из догадок не радовала. Некоторые появлялись проще других, выстраиваясь в вероятностные цепи событий, подтверждения которым не существовало в этом ограниченном каменными стенами мире, как не существовало и опровержений.
В общем, размышлять над этими и другими вопросами можно было бы долго, но эти размышления были прерваны появлением... кого-то. Лицо определенно было знакомым, но из-за  тумана, который сейчас заполнял голову, Август не мог поручиться, что это не шутки его сознания.
- Не лучшим образом, - вопрос был целительским, манера общения без вежливого "герр канцлер" тоже. Отсутствие форменной мантии, очевидно, должно было найти объяснение позже. - Однако, если вы будете любезны подробно рассказать о том, что предшествовало моему здесь пробуждению, это поможет мне преодолеть некоторые неприятные последствия... чего, кстати?

0

44

Сложно было понять, что происходит в голове у Штернберга. Держался он для человека, который - согласно его воспоминаниям - ещё пару часов тому назад спокойно проводил вечер в своём доме, весьма неплохо. Пожалуй, по его тону можно было догадаться, что он не понимает происходящего, но всё же ощущалась и уверенность в том, что он сможет разобраться. Неплохо, да…
Вопрос канцлера немедленно отразился в воображении Геллерта ворохом возможностей. Сколько разных спектаклей можно разыграть перед человеком, который не помнит, что происходит вокруг? Быть может?.. Нет, пусть это и могло бы быть весело, но никакого смысла в таких сложностях Гринделвальд не видел, а потому сейчас не собирался скрывать от Штернберга то положение, в котором тот оказался.
- Нет, герр Штернберг, вы заблуждаетесь, - покачал головой Геллерт. - Если вы будете любезны подробно отвечать на мои вопросы и следовать моим указаниям, это поможет вам преодолеть некоторые неприятные последствия вашего… - Геллерт ненадолго задумался над формулировкой, - отстранения от должности.
Геллерт, до этого с кожаной папкой под мышкой стоявший у самой двери, опираясь спиной о стену, подошёл ближе и, мимоходом подхватив единственный имеющийся стул, сел за хлипкий стол, водрузив на него свою папку.
- Я ведь могу рассчитывать на ваше здравомыслие? - проникновенно спросил он.
Конечно, нет. Он уже имел возможность в этому убедиться, хоть Штернберг и не помнит. Но почему б и не спросить для галочки. Так сказать, он пытался поговорить мирно.

0

45

Простые вопросы нередко проясняют проблемы, которые кажутся неразрешимыми до тех пор, во всяком случае, пока правильный вопрос не становится к ним ключом. В данном случае таким ключом оказалась простая и предсказуемая, в общем, просьба, которой непонятно для чего дожидался собеседник. Канцлер едва заметно сосредоточенно нахмурился. Он был уверен, что еще немного, и память услужливо подбросит ему имя, которое буквально на языке вертелось, однако ранее редко его подводившая в критические моменты, теперь она не спешила на помощь.
Хотя имя, разумеется, было не самым важным. Многие вопросы, например, о причинах его физического состояния, уже приобретали ответы, но возникало и множество новых. Опять имена - на этот раз не рядовых исполнителей, а тех, кто стоял во главе. В том, что он был предан, у Штернберга не возникло сомнений. Мутный, как после затяжного шторма, океан сознания услужливо выбросил на берег несколько вариантов, как дохлых медуз, и отступил, не давая никаких других подсказок. Впрочем, насчет Демкера Август даже удивиться бы не смог: разумеется. глава аврората не мог не быть замешан в предательстве охраны. Над остальным следовало поразмыслить.
- На мое здравомыслие? - отвлекаясь от своих логических построений, которые иногда затягивали не меньше хорошей шахматной партии, переспросил он. - Разумеется, мы можете рассчитывать на мое здравомыслие. Правда, скорее всего, скоро вы поймете, что вам необходимо не оно, а сотрудничество или что-то в этом роде, как бы вы его ни назвали.
Как бы они его ни назвали, это останется предательством, и, Штернберг был уверен, они не смогут добиться этого от него. Неприятной занозой в теле этой уверенности засела тревога за сына, который, разумеется, был в безопасности в стенах Дурмштранга. Аргумент более чем убедительный, но эмоции упрямо отказывались подчиняться разуму. Канцлер сосредоточился на том, чтобы эти эмоции хотя бы не выдать.
- Однако же, вы до сих пор не сказали, о чем хотите поговорить. Надеюсь, не о том секретном оружии массового поражения, о котором писали пару месяцев назад желтые газеты? Оно, знаете ли, настолько секретно, что даже мое правительство не имело о нем никакого представления до появления этой разоблачающей статейки.

0

46

Штернберг дал понять, что не намерен сотрудничать настолько прямо, насколько это вообще можно было бы сделать, не напрашиваясь при этом на профилактический Круциатус. Впрочем, Геллерт ждал чего-то подобного, и потому только пожал плечами. Весь такой собранный и серьёзный, Штернберг не знал, что сегодня ему отведена роль подопытного кролика в эксперименте, идею для которого подкинул Ансварт. И хоть Геллерт и не мог с уверенностью сказать, какой результат ему действительно хочется получить, но планировал хотя бы попробовать.
- Не совсем так, герр Штернберг, - улыбнулся Геллерт. - Я рассчитываю, что вы поймёте, что в данной ситуации это одно и то же. Если вы действительно такой политик, каким пытались казаться, вы поймёте. В этом есть некоторая ирония, не находите? Тот Август Штернберг, про которого скоро напишут в газетах, вряд ли прислушается ко мне. Во всяком случае без угроз, без… - Гринделвальд задумался над формулировкой и неопределённо махнул рукой с палочкой, - других недипломатичных методов убеждения.
“Но вы-то считаете себя не таким”.
Эта фраза, по мнению Геллерта, прямо-таки повисла в воздухе, и он не захотел озвучивать очевидное, предлагая Штернбергу самому завершить его мысль.
Штернберг делал попытки острить, и, как считал Гринделвальд, это явно говорило о том, что без тех самых недипломатичных методов убеждения никак не обойтись. Что может быть нелепее, чем роль то ли няньки, то ли терпеливого воспитателя при паясничающем идиоте? Когда подобные индивиды понимают, что им нечего опасаться, они лишь больше наглеют…
Геллерт отмахнулся от предположения Штернберга, как от несусветной глупости, которой оно в общем-то и было.
- Нет, о будущем Теодесрайха, - ответил он как можно более буднично. Геллерту не хотелось, чтобы в эти слова пробралась хоть капля пафоса или возвышенности. - Я не собираюсь убеждать вас в правильности моих убеждений. Конечно, я был бы рад, если бы наконец поняли, но… - Геллерт пожал плечами. - Но, пожалуй, нам придётся смириться с тем, что наши взгляды на государственное устройство кардинально различаются. Однако, кое в чём наши стремления совпадают. Мы оба хотим, чтобы Теодесрайх был сильной и уверенно стоящей на ногах страной, не так ли?
Газеты напишут, что Штернберг хотел чего угодно, только не этого. Но он-то верит в обратное. Правда, он ещё и верит в то, что Геллерт уничтожит страну - он сам это сказал не так давно, и это несколько осложняет задачу.

0

47

Вопреки распространенному убеждению, быть политиком вовсе не просто. Еще сложнее быть хорошим политиком. Для этого недостаточно закончить правильный факультет хорошей школы, недостаточно пройти практику и даже годами работать в канцлерате. Для этого нужно что-то большее. Что-то, что можно громко назвать талантом, но громкие слова хороши только в публичных выступлениях и то не слишком часто. Август предпочитал говорить о некоторой "особенности". Это как способность к магии - или она есть или ее нет: ни то, ни другое не делает человека хорошим или плохим, но при этом всецело определяет его и его жизнь.  Кроме того, эта особенность была не менее заметна, чем возможность использовать волшебную палочку для чего-нибудь большего, чем почесать спину. Для начала, канцлер хотел понять, есть ли эта особенность у его собеседника, поэтому не спешил форсировать события.
- Жизнь вообще преисполнена иронии. Большинство из нас научились не замечать ее буквально на каждом шагу, но это совершенно не мешает жизни зло иронизировать над каждым из нас. Поэтому не стану отрицать, ситуация достаточно иронична, с какой стороны ни посмотри. Меня, например, особенно занимает то, что вы уже обращаетесь к угрозам, как будто не имеете в арсенале других средств ведения переговоров.
Будущее было хорошей темой. При необходимости канцлер мог говорить о будущем часами, практически не повторяясь, впрочем, это умел любой более или менее приличный политик, так что особенно гордиться было нечем. Нет, разумеется, он и о том самом оружии мог бы поговорить, и о золоте партии, которое было чуть более реальным, чем оружие, но чуть менее существенным, чем хотелось бы журналистам, да и сам Штернберг, пожалуй бы не отказался. Однако и об этом посетитель говорить не пожелал, предпочитая будущее - светлое или не очень - это зависело, в первую очередь, от того, что он на это будущее планировал. Ведь он наверняка планировал, наплевав на известную привычку судьбы иронизировать в самый неподходящий момент и громко хохотать над своей же плоской шуткой. Август вот, например, тоже строил планы.
- Не могу утверждать этого с уверенностью.
Штернберг встал и прошелся по комнате, заложив за спину руки, как обычно делал это в своем кабинете. Запястья отчего-то отдавали слабой ноющей болью, а маршрут получился слишком коротким, но все же так было лучше, чем продолжать сидеть на одном месте. Проще думать и нет необходимости все время смотреть на лицо посетителя, мучительно вспоминая его имя. В кабинете канцлер обычно завершал променад у окна или у портрета Хиксенбаха, в зависимости от того, о чем велась непростая беседа. Здесь не было ни того, ни другого, здесь не было вообще ничего, что могло бы помочь, может быть, поэтому он и не останавливался, продолжая мерить комнату медленными - чтобы не слишком часто встречаться со стеной - шагами.
- То есть, я абсолютно уверен в своих стремлениях в отношении судеб страны, о ваших же мне судить довольно сложно, особенно учитывая тот факт, что я понятия не имею, кто вы. Тем не менее, я готов внимательно выслушать все то, что вы пожелаете нужным обсудить. Прошу вас, начинайте.

0

48

Угрозы? Какие угрозы? Геллерт вопросительно приподнял брови, а когда продолжения не последовало, прокрутил в голове свои последние слова. Где там Штернберг нашёл угрозу? Он издевается?
- А, вы об этом!.. - наконец понял он, о чём немедленно осведомил бывшего канцлера. - Вы действительно считаете, что я вам угрожал? - Геллерт с трудом удержался от того, чтобы продолжить чем-нибудь до зубовной боли банальным вроде "Когда я начну угрожать, вы сразу поймёте". - Когда кто-нибудь говорит вам, что за желание дёрнуть гиппогрифа за хвост можно неожиданно поплатиться жизнью, вы тоже решите, что вам угрожают? - Гринделвальд и не думал скрывать веселье в голосе. Быть может, на каком-нибудь курсе ведения переговоров на Ветаре и учили, что серьёзные разговоры должны сопровождаться серьёзным выражением лица и голосом подстать, но он, к счастью, Ветар не заканчивал, так что не был ограничен этими глупыми рамками. Рунзу он, правда, тоже не заканчивал... И наверно, здесь тоже уместно уточнение "к счастью". По той же самой причине.
Штернберг как дурацкая игрушка начал вышагивать по камере под аккомпонемент собственных обстоятельных до занудства слов.
Туда-сюда. Туда-сюда...
Рука с палочкой словно бы сама по себе дёрнулась, и Геллерт с ощутимым усилием её удержал. Но порыв надо было куда-то девать, так что Гринделвальд слегка привстал и резко развернул стул, на котором сидел, так что теперь он оказался чуть в стороне от стола спиной к стене, и мог обозревать всю камеру, даже не поворачивая головы.
Как же этот Штернберг его раздражал! Он мог делать что угодно - мог даже и ничего не делать, а просто сидеть на месте, - а Геллерту всё равно бы хотелось испытать на нём хотя бы часть заклинаний из недавно прочитанной книги по Тёмным искусствам. Ну он же напрашивается! Ну всем своим видом напрашивается! До чего противный канцлер... Кто вообще за него голосовал?
Вот пусть Ансварт со своими ехидными комментариями сам и проверяет свои дурацкие предположения. Он-то умеет подолгу приветливо улыбаться и вести светские беседы с самыми противными типами... А Геллерт что, получается, не может?! К тому же ни вежливых улыбок, ни светских бесед от него не требует.
- Обсудить... - Геллерт вздохнул и посторался говорить спокойно и размеренно. - Вряд ли у нас с вами выйдет обсуждение в полном смысле этого слова. Я могу рассказать вам, что намерен предпринять в ближайшее время, вы, разумеется, скажете, что я развалю страну. Так мы никуда не придём. Пожалуй, мы ограничимся лишь одним аспектом. Думаю, любому очевидно, что такая резкая смена власти - всегда потрясение для государства. И если это потрясение затянется надолго, последствия придётся ликвидировать годами. Так что я бы хотел, чтобы вы помогли мне быстро и убедительно всё это закончить. Чем меньше поводов у наших дорогих соседей влезть в наши дела, тем лучше для Теодесрайха, вы согласны?

0

49

Канцлер обстоятельно и неторопливо поправил сначала один манжет мантии, затем другой. Мантия казалась несвежей, как будто у него несколько дней не было возможности переодеться. Ему было интересно, сколько из этих нескольких дней он провел здесь без сознания, и сколько в сознании - но успел забыть. Это, однако же, он оставлял себе как повод для упражнения разума за неимением под рукой других средств. Наверняка можно было сделать более или менее точные выводы, используя те осколки информации, которые были в наличии. Несколько не лишенных логики умозаключений... Чуть более не лишенных, чем приведенный пример. Впрочем, может быть, молодого человека просто не учили правильно обращаться со словами. Штернберг на мгновение поднял на собеседника взгляд, а затем опять вернулся к манжетам. 
- Разумеется. За желание дернуть гиппогрифа за хвост убить может только человек, скорее всего, именно тот, кто сообщает об этой возможности. Зверь никогда не додумается нападать, пока вы не попробуете реализовать это желание. Поэтому это и есть ни что иное, как угроза.
Забавно было то, что молодой человек заметно нервничал и не умел справляться с этим. Прыгать на стуле во время разговора, пытаясь при этом выглядеть угрожающе, было как минимум смешно. Канцлер, конечно, не смеялся, просто отметил про себя очередной интересный нюанс. Ему, в общем, и самому все сложнее было заставить себя придерживаться канонов вежливости, хотя пока что и удавалось оставаться в их границах. Они - кто бы они ни были - могли бы послать сюда кого-нибудь, кто лучше знает свое дело. Профессионализм делает более продуктивными даже самые безнадежные переговоры. И определять за собеседника его реплики, вместо того, чтобы их виртуозно предугадывать,  было очень непрофессионально.
- Вы совершенно уверены в том, что знаете, что я вам скажу? Смотрели перед визитом в хрустальный шар? Возможно, следовало бы для начала попробовать рассказать мне о ваших планах и выслушать ответ.
"Я намерен предпринять", "я развалю страну". Кое-кто явно переоценивал себя и недооценивал команду. Интересное качество. Когда посетитель уйдет, можно будет занять время, просчитывая, сколько времени продержится этот новый режим при различных обстоятельствах.
- Вы не играете в шахматы?
Наверно, вопрос должен был казаться слегка неуместным, и было даже интересно, сочтет ли собеседник его настолько неуместным, чтобы ответить. или даже чтобы ответить спокойно? Хотя нет, рассчитывать на это, пожалуй, слишком оптимистично, как и затягивать паузу и не дать по странному вопросу пояснений.
- Иностранное вмешательство иногда может быть весьма выгодным для страны, если правильно его использовать, - Август искренне надеялся, что среди этих, с позволения сказать, революционеров, есть хоть один человек, который хотя бы понимает это. Гартвиг? Это было бы до ужаса банально, но какая-то часть сознания, время от времени дающая о себе знать в густом тумане, упорно подбрасывала этот вариант. - Это интересная проблема, но вижу, вы не настроены обсуждать возможные политические казусы и глобальные результаты, к которым может привести та или иная ваша стратегия в долгосрочной перспективе. А раз так, то почему бы вам не сказать проще, с каким предложением вы пришли? Или мне следует считать это ультиматумом?

0

50

Геллерт и сам порой любил подловить собеседника на неточных формулировках. Иногда, в случае хорошего настроения, мог и по достоинству оценить такие шутки над собой. Сегодня его настроение было каким угодно, но не хорошим, и, видимо, именно поэтому он не смог ответить сразу. Ему потребовалось время - несколько глубоких вдохов, - чтобы напомнить себе, что он собирался сначала убедиться, что допрос без применения непростительных невозможен. Сначала убедиться - и только потом объяснить Штернбергу, насколько он недооценивает, каким увлекательным может быть допрос, когда его течение не ограничивают всякие глупые аврорские формальности. Потом. Уже скоро.
- И будет прав, - пожал плечами Геллерт. - В отличие от животных, мы умеем не только реагировать на неприятности, но и предотвращать их. В том числе и объясняя некоторым не столь предусмотрительным лицам возможные последствия их поступков, - Гринделвальд ещё раз вздохнул. - Можете, называть это угрозами. По большому счёту, мне всё равно.
Может, всё-таки попробовать на нём что-нибудь, а потом ещё раз стереть ему память? Так сказать, не нарушая чистоты эксперимента... Впрочем, тогда воспитательный эффект исчезнет. Нет, пожалуй, стоит просто подождать. Очевидно же, что ничего путного просто из разговора не выйдет.
- Можно и так сказать, - кивнул Геллерт. - Только без хрустального шара. Вы же знаете, что настоящие пророчества звучат не так уж и часто, а в остальное время провидцы, рассказывая о будущем, смотрят в прошлое.
Быть может, он и не был уверен на все сто процентов, что Штернберг не прислушается к нему, какие бы слова Геллерт ни подобрал. Но на девяносто его уверенности вполне хватало, и к тому же ему просто было бы противно долго и обстоятельно уговаривать и убеждать этого человека, говорить ему то, что мог бы сказать возможному стороннику, объяснять, как вмешательство магглов в их жизнь уничтожает магический мир изнутри, через магглорождённых, и к каким последствиям для магов может привести деятельность таких вот добросердечных политиков как Штернбрерг, пытающихся найти рецепт счастья для всех. Он ведь не поймёт. Гордость не позволит ему признать всю свою канцлерскую деятельность одной большой ошибкой.
На вопрос о шахматах Геллерт только вопросительно приподнял брови, не собираясь отвечать на вопрос, пока не последует продолжение.
- Иногда, герр Штернберг, - Гринделвальд заострил внимание на одном слове в реплике Штернберга. - Но не во время нестабильного переходного периода, в котором сейчас находится Теодесрайх.
Перейти к делу? Что ж, впервые за время этого разговора Геллерт был согласен с бывшим канцлером. Покончить с этим быстрее, убедиться, что Штернберг безнадёжен, и, сочетая легилименцию, империус и что-нибудь ещё заставить-таки его подписать этот чёртов протокол. Отличный план, разве нет?
- Я хочу, чтобы вы укрепили наши позиции, подтвердив предъявленные вам обвинения. Я хочу, чтобы сомневающиеся или поверили в них, или зактнулись, не найдя возможности раздуть скандал. Я хочу, чтобы ваши сторонники разочаровались в вас. Что в этом для вас? Вы ведь интересуетесь недавними событиями в маггловском мире, вы должны знать, к чему приводят чрезмерно затяувшиеся конфликты. Вы хотите, чтобы Теодесрайх погряз в гражданской войне? Пусть даже, с вашей точки зрения, это будет война за светлое будущее, но так ли это важно, если в результате от страны останутся лишь ошмётки? Разумеется, я постараюсь этого не допустить, но, как понимаете, многим из тех, кого вы знаете и кто в вас верит, это будет стоить жизни.
Геллерт достал из папки лист и положил его перед Штернбергом. Список из нескольких десятков имён. Все сторонники прежнего режима - ну то есть Штернберг должен считать, что все - разного уровня. От подающих надежды молодых сотрудников канцлерата, которым канцлер или кто-нибудь из его администрации покровительствовал, до влиятельных магов, как состоявших на службе, так и официально стоявших в стороне от государтсвенных дел. Некоторые канцлерские друзья вошли в список целыми семьями, а замыкал его Рихард Штернберг - единственный школьник среди перечисленных.
- У меня есть основания полагать, что эти люди не захотят смириться с тем, что произошло, и, как видите, их достаточно много, чтобы сформировать силу, способную доставить мне проблемы. Попытаться, во всяком случае. И чтобы Ансварт мог не отвлекаться ни на затяжной внутренний конфликт, ни на препирательства с оппозицией, я позабочусь о том, чтобы нейтрализовать их заранее. И заметьте, это не угроза - я бы сделал это даже если бы вы случайно скончались по дороге в эту камеру. Это предложение вам спасти этих людей. Что вам важнее, герр Штернберг, собственный непогрешимый образ или жизни тех, кому вы не безразличны?

0

51

Вот это, пожалуй, и было хуже всего: то, что этому человеку было все равно. "Все равно" значило не только то, что он не видит дальше собственного носа, но и то, что он даже не собирается туда смотреть. Это, по всей видимости, означало еще и то, что все решения давно приняты, а то, что сейчас здесь происходит - какая-то бессмысленная мистерия, которая, к тому же, тоже идет по давно написанному сценарию, в котором не место импровизациям. Сценарии - это не так уж и плохо, на только тогда, когда пишешь их сам, и этот Штернбергу определенно не нравился.
Он молча выслушивал все то, что собеседник собирался ему сообщить, и слушал со всем вниманием. Не сказать, чтобы в его словах было что-то оригинальное, методы были стары как мир и, в общем, многократно проверенными. Может быть, один из них мог бы сработать и на этот раз, должен был сработать. Но один, а горе-революционер для верности вывалил сразу все. Канцлер с заинтересованным видом подошел и взял из рук посетителя бумаги, пробежал список взглядом. Список был весьма любопытным. Некоторые имена Август знал хорошо, некоторые вспомнил с трудом, некоторые не вспомнил, но на понимание общего смысла, который явно хотели до него донести, это не повлияло. Имя Рихарда, конечно, в самом конце, куда же без этой театральщины.
- Здесь не все, - наконец вынес он вердикт. - Уверен, вы знаете еще как минимум пару десятков тех, кто может быть проблемой, даже находясь за границей. Почему бы вам не внести сюда еще и их, чтобы выглядело более впечатляюще? Да и вообще, должен сказать, список составляли прискорбно неаккуратно: кое-кого из этих людей вполне можно убедить сотрудничать с любой властью.
Август не понимал, почему ему не удается просто убедить себя, что имя Рихарда здесь только лишь для того, чтобы вывести его из равновесия и заставить доказывать очевидное, то, что у мятежников руки коротки дотянуться до Дурмштранга. Как только мысли его возвращались к сыну, прочно поселившееся в них беспокойство усиливалось, как будто в старой ране прокручивали каким-то образом оставшийся в ней нож. Нож был ржавый и тупой, но от этого было только больнее. Названное наконец имя - не из списка, конечно, а то, о котором канцлер догадался ранее - стало ожидаемым и болезненным ударом, загнавшим нож еще глубже. К туману в голове прибавилась тупая боль под лопаткой, отдавшаяся в руку. Хорошо, что левую, меньше всего Августу хотелось бы сейчас картинно уронить бумаги со списком обреченных. Однако ему пришлось вернуться и опять занять место на кровати, с которой он недавно встал. Очевидно, собеседнику пришлось бы опять разворачивать стул, если он не хотел продолжать сидеть боком, но это канцлера не волновало.
- Ну что же, это разумно. Нейтрализовать опасных оппонентов, я имею в виду. Или вы думали, что я буду спорить? Нет, скорее всего, я поступил бы так же. Вне зависимости от того, были бы подтверждены обвинения, в конце концов ведь эти люди преданы не лично мне, они преданы своей стране и тому, что считают для нее правильным. И мы с вами прекрасно понимаем, что ни подпись под протоколом допроса, ни публичное признание - и то, и другое подделать очень просто - не убедят их в обратном, и большинство из них достаточно изобретательны, чтобы найти повод выступить против вашего режима.
Он вовсе не был уверен, что оба они понимают это и понимают одинаково. Для самого канцлера было более чем очевидно, что контрреволюции в общем-то никак не связаны с тем, признался ли свергнутый правитель в каких-нибудь смертных грехах под давлением обстоятельств. Чтобы понять это, достаточно было изучить историю - лучше всего маггловскую, ведь их политическая жизнь, в отличие от политической жизни магов, отнюдь не отличалась стабильностью и по сути своей была вечным путешествием от одного переворота к другому - но Штернберг не знал, дал ли себе этот человек труд изучить хоть что-нибудь, кроме своей роли.
- Таким образом, позвольте мне проявить недогадливость, которую обычно мне приходится скрывать, и поинтересоваться: зачем мне давать вам то, чего вы хотите, если это все равно не даст мне то, чего хочу я?

0

52

Список на Штернберга впечатления не произвёл. Конечно, соблазн мысленно сказать себе "Ну я попытался" и закончить с этим цирком был велик, но, наверно, стоило дать его упрямству немного времени. Хотя казалось бы, ну что такого невероятного он сказал? Ладно ещё, Штернберг долго не хотел признать, что Дурмштранг под контролем Гринделвальда, а его сын оказался заложником, это ещё можно понять. Не верить в то, что люди, которые поддерживали его и для которых переворот оказался такой же неожиданностью, обнаружили себя, так сказать, в сложном положении? Глупо.
- Не все, - подтвердил Геллерт. - Но вы, видимо, меня недопоняли. Это не список людей, которые мне не нравятся. Это те, чья жизнь в данный момент зависит от моего решения, и хотя я это решение уже принял, я допускаю возможность, что вы сможете на него повлиять. Не больше, но и не меньше. Здесь нет, например, вашего, я слышал, давнего приятеля Теранса де Монже*, - произнося фамилию французского министра, Геллерт сбился с мысли, внезапно задумавшись, а действительно ли он не может дотянуться до этого господина? В конце концов, все так привыкли верить в охрану первых лиц европейских государств, что даже он не допускает и мысли о том, что можно вот просто взять и убить министра. Или ещё кого-нибудь столь же высокопоставленного. Без подготовки, без долгого планирования, полагаясь главным образом на одну лишь силу собственной магии... Мысль была внезапной и увлекательной настолько, что на какое-то время Штернберг вообще перестал интересовать Геллерта. А ведь нужно попробовать. Как-нибудь при случае нужно будет обязательно попробовать. Может, и не на де Монже, его смерть им сейчас ни к чему, но на ком-нибудь не менее охраняемом. Да, об этом непременно надо подумать. - Нет и тех, - продолжил Геллерт спустя какое-то время, как будто и не отвлекался, - кто в любом случае умрёт в ближайшее время. Зачем мне с вам обсуждать то, на что я не хочу или не пока не могу повлиять?
Штернберг сел, и Геллерт спустя пару секунд повернулся к нему, так что теперь он сидел боком к спинке стула. Нет, пожалуй, дело было не в неверии. Дело было в попытке заставить Геллерта думать, что Штернебргу плевать на этих людей. Приём столь же древний, сколь и шантаж с помощью заложников. Но Штернберг пошёл дальше, и решил поддержать Геллерта в его желании избавиться от этих людей. Он что, думает, что поддерживая дух противоречия, Гринделвальд станет отрицать собственные же недавние слова? Геллерт коротко усмехнулся.
- Вы считаете? - вежливо переспросил он. - Не могли бы вы уточнить, о ком именно вы сейчас говорите?
Следующий вопрос однозначно подталкивал собеседника узнать, чего же хочет бывший канцлер, и Геллерт решил его не разочаровывать:
- И чего же вы хотите?

*Допустим, это французский министр))

0

53

- Да, де Монже здесь нет, - Штернберг не собирался отрицать очевидное, - как и многих других. Хорошо, что вы понимаете это: кого бы вы ни убили, всегда будут те, кто сможет противопоставить вам значительную силу.
Было ли это угрозой? Или предупреждением о том, что гиппогрифы лягаются? Просто праздным замечанием для того, чтобы поддержать беседу? Или попыткой дать сердцу еще пару минут, чтобы решить, закончить ли все это прямо здесь и сейчас? Надо было пить меньше кофе, и меньше нервничать. Надо было нанять для охраны французов, Теранс ведь предлагал. Надо было еще на прошлых выборах уступить дорогу кому-нибудь, кого не жаль. Корнелия всегда говорила...
Чего еще он хотел? Сократить список? Или наоборот, расширить его? Совета хотел?Даже смешно, что приходится объяснять такие простые вещи, но политика мельчает, и политики мельчают вместе с ней.
- Любой из тех, кто достаточно мотивирован, чтобы вкладываться в это. Как вы, наверняка, понимаете, достаточная мотивация - это отнюдь не личная месть. Это риск, и для того, чтобы его оправдать, необходима достаточно высокая ставка. Значительная выгода. Будет под документом моя подпись, чужая или не будет ничьей - в таком случае уже совершенно не принципиально, вы не находите? К чему вам это? Кого вы хотите ею убедить в легитимности своего переворота? Предотвратить гражданскую войну, - он все же не сдержал скепсис и хмыкнул. - Как будто вы и в самом деле верите, что войны начинаются из-за негодования толпы...
Ох уж эти вершители судеб. Так исполнены чувства собственной важности. Так уверены, что только от них зависит будущее - человека, страны, всего мира. Список был неполным, потому что слишком очевидным бахвальством было бы вносить туда имена тех, кто может обломать рога этой, с позволения сказать, революции. Но остальные имена в нем тоже были бахвальством - пусть не таким очевидным, но заметным тому, кто умел замечать.
Чего он хотел? Посмотреть на то, как этот человек прямо сейчас скончается в корчах, например, но больше всего - чтобы все это оказалось просто сном. Проснуться наконец, открыть глаза, вызвать целителя. Увы, это не было сном. Могло быть сильной иллюзией, такой, при которой магия не позволит отличить реальность от шуток собственного сознания, но не обычным сном, о котором можно забыть наутро. А чего он мог хотеть в этой реальности? В обмен на собственную жизнь, в обмен на предательство? Чего?
- Сложно сказать, когда о том, что произошло я могу только догадываться по вашим оговоркам - случайным или нет. Обрисуйте мне ситуацию, возможно, мы сможем прийти к взаимовыгодному соглашению.

0

54

Логика бывшего канцлера поражала. Как из того факта, что, к глубокому сожалению Геллерта, есть люди, которых он хотел бы, но не может убить прямо сейчас, следует то, что они мало того, что будут всегда, так ещё окажутся "значительной силой"? Очевидно, что ему очень уж хотелось сказать что-нибудь весомое и угрожающее, а смысл... Кого волнует смысл? Уж не этого канцлера точно. Должно быть, так он и завоёвывал популярность среди скучающих обывателей, которые не дают себе труда задуматься над смыслом красивых фраз.
- Конечно, - кивнул Геллерт. - Недовольные будут всегда. В отличие от вас, я это признаю и не собираюсь медленно убивать страну в тщетной попытке понравится сразу всем. И раз вам так легче, пожалуйста, убеждайте себя, что однажды они окажутся достаточно удачливыми, чтобы... что там им полагается? Сразить зло и восстановить справедливость? В общем, вот это всё важное и нужное, - Геллерт забрал у Штернберга список и демонстративно пробежал по ним взглядом. - Не эти, - заключил он. - Точно не эти. Увы, умереть с мыслью, что за вас отомстит сын, у вас не получится.
Нет, предоставлять конкретную информацию, в чём бы она не заключалась, Штернберг не собирался. Едва поняв это, Геллерт практически перестал его слушать, лишь про себя отмечая общее направление. Он устал от этой болтовни. Откровенно устал, причём настолько, что даже мысль о том, что он в любой момент может заставить этого старого недоумка вопить и корчится от боли, перестала вдохновлять. Если бы не упрямство, он бы ушёл уже где-то на середине этой тирады про риск и выгоду. Геллерт смотрел мимо канцлера, даже не пытаясь изобразить внимание. В конце концов, вряд ли Штернберг надеялся, что он посчитает его излияния хотя бы достойными внимания, так что он, наверно, даже не огорчится.
А ещё бывший канцлер не знал, чего же ему хочется, и предполагал, что Геллерт станет его развлекать интересными рассказами, пока того вдруг не посетит подходящая идея. А может, и не посетит вовсе. Идеи, они ведь такие капризные. Но он старался, честно. Изо всех сил старался...
Геллерт покачал головой.
- Нет.
Он открыл папку и достал оттуда листы того самого протокола, перо и скрывавшуюся в специальном, магически закреплённом и расширенном изнутри кармашке чернильницу. Деловито и неторопливо поставил всё это перед Штернбергом.
- Я и пальцем не пошевелю, чтобы пойти вам на встречу, пока вы не докажете, что готовы к сотрудничеству. Подписывайте. Вы же всё равно считаете, что эта подпись ничего не изменит, так чего упираться?
Листы лежали один на другом, так что прочитать Штернберг мог только первую страницу, а там ничего интересного не было. Стандартная форма, с указанием статей, по которым предъявляется обвинение, данными Штернберга, казённой фразой что он ознакомлен со своими правами и прочая ерунда в том же духе. Возможно, внимание бывшего канцлера могло бы привлечь то, что помимо стандартного в случае переворота набора госудраственной измены, злоупотребления служебными полномочиями, хищений и прочего, упоминалось также обвинение в организации убийства. А так же мог бы увидеть имена Дитмара в роли секретаря и самого Геллерта в роли ведущего следствие главы особого отдела по преступлениям государственной важности. Солидная должность получилась: одинм словом и на всю строчку.
Столик был небольшим, и не сильно-то меняя позы, Геллерт придерживал стопку бумаг рукой, красноречиво показывая, что вдумчиво ознакомиться с текстом он Штернбергу не позволит.

0

55

Понравиться сразу всем? Штернберг не чувствовал в себе сил вдоволь посмеяться над этой шуткой, но сдерживать скептическую улыбку он не посчитал нужным. Понравиться всем... Он никогда не ставил себе этой цели, и любой, кто имел к его администрации хотя бы опосредованное отношение, это понимал. Вот Гартвиг понимал, но, похоже, не спешил делиться наблюдениями с таким важным для себя соратником, которого сейчас распирало от собственной важности. А может быть, он и делился, но соратник просто не слушал его точно так же, как сейчас он не слушал канцлера. Во всяком случае, как по-другому объяснить то, что пояснения насчет личной выгоды вдруг преобразовались в сражение зла и восстановление справедливости? Он слушал себя, он наслаждался звучанием своего голоса и своими пафосными фразами, больше годными для театральных подмостков, ему не было дело до того, что творится в зрительном зале и пришел ли вообще кто-нибудь из зрителей. Теперь он заговорил о мести, бессмысленность которой Август обозначил еще раньше, и, наверно, именно сейчас Штернберг понял, насколько бесполезную беседу пытается вести.
Что и подтвердил этот человек полным отказом хотя бы попытаться сделать что-нибудь полезное. Хотя может быть, дело было в том, что он еще не получил или не успел выучить ту версию событий, которая давала бы представление о полной и окончательной их победе, а дела обстояли куда менее радужно, чем им бы хотелось. Кто знает, сколько прошло времени, и не начата ли уже гражданская война. Кто знает, случился ли тот переворот, на который в этом разговоре были разве что намеки, или единственная новость для Теодесрайха - это похищение канцлера, который объявится с подписанными против себя свидетельствами. Забавно, но он даже не мог знать, какими именно, судя по тому старанию, с которым рука его собеседника удерживала листы. Наверно, что-то очень интересное и чрезвычайно секретное. В общем, канцлеру было почти все равно, для того, чтобы принять решение, хватило и одного листа. Он взял перо, обмакнул его в чернила и вывел именно то, что обычно выводил на первой странице, в отличие от подписи, место которой традиционно было в конце документа. Он вывел резолюцию, которая гласила: "Абсолютный бред".

0

56

Когда Штернберг взял в руки перо, Геллерт уже знал, что свою подпись он ставить не собирается. Слишком уж уверенно он выглядел - с таким видом не сдают позиций.
"Абсолютный бред", значит?
Геллерт хмыкнул и с непроницаемо серьёзным  видом, будто действительно принимал подписанные бумаги у важного лица, собрал листы протокола и аккуратно убрал их обратно в папку. Первую страницу придётся заменить, и именно поэтому он позаботился о том, чтобы заранее сделать копии бумаг. Одна даже лежала в той же самой папке, но сейчас она и не понадобится. К этому моменту Геллерту уже было слишком очевидно, что одними лишь словами здесь ничего не добиться, чтобы продолжать в пустую тратить время.
- Что ж, - пожал плечами Геллерт и снова взял руки список, - в таком случае, мы, пожалуй, начнём вычёркивать имена. Вы же, как я понимаю, не против?
Гринделвальд потянулся за пером и с некоторой театральной задумчивостью, повёл им над бумагой, которую держал в другой руке. В какой-то момент перо замерло, а Геллерт поднял взгляд на Штернберга.
- Вы хотели узнать, что происходит? - бодро спросил он. - Вы сможете получить эту информацию. Но чуть позже.
Пообещав это, он, прихватив с собой папку, перо и чернильницу, вышел из камеры.

Через полтора часа, в течение которых бывшего канцлера никто не беспокоил, дверь камеры открылась снова, и двое авроров втолкнули внутрь пожилого мага, на вид ровесника Штернберга. Впрочем, и канцлер, и новоприбывший, дверь за которым закрылась, едва он сделал первые шаги внутрь, были уже в том возрасте, когда внешний вид уже свидетельствовал не о количестве прожитых лет, а о степени небрежения к собственному здоровью. На самом деле Штефан Хайнце был на шестнадцать лет старше канцлера. Член эрстрата, которому прочили короткую карьеру из-за его неумения подхалимничать или хотя бы просто молчать, когда ему казалось, что кто-то неправ, но именно благодаря этому они быстро сошлись со Штернбергом, который оценил здравую критику своих реформ, благо их представление о том, что нужно стране во многом совпадали.
Ночь переворота Хайнце безмятежно проспал. Пожалуй, даже слишком безмятежно, чтобы поверить в такое совпадение - позднее он нашёл следы пребывания чужаков в своём доме, но тогда уже сказать, появились ли они до той ночи или в то время, когда он был в канцлерате, было невозможно. А тогда, проснувшись ближе к полудню, он поспешил на работу. Конечно, он уже давно перешагнул ту ступень карьерной лестницы, после которой кто-либо стал выговаривать ему за опоздание, но пропускать заседания было не в его привычках. К тому моменту, когда он оказался на Регенплац, власть в стране уже сменилась. Ему предложили ознакомиться с протоколом экстренного заседания, на котором Гартвиг был назначен исполняющим обязанности канцлера, и подтвердить, что он не имеет возражений.
О, разумеется, возражения у него были и немало, но уже тогда было ясно, что одних их будет недостаточно. Он всё равно собирался попробовать и это, и что-нибудь подейственнее, но… Должно быть, многие в этот день оказались перед тем же самым - банальным в общем-то - выбором, что и он: страна или семья. Впрочем, будь выбор именно таким, возможно, он бы поступил по-другому. Но выбирать пришлось между попыткой - скорее всего тщетной, без какой-либо подготовки - исправить произошедшее, и семьёй, которую он наверняка бы потерял, попробуй он выступить против Гартвига. И он смирился, пообещав себе при первой же возможности… Не сильно-то он и верил в эту возможность, но не пообещать было нельзя. От него не требовали многого. Для начала просто потребовали тихо вернуться домой и не высовываться. День спустя он написал прошение об отставке без объяснения причин и, как ему и сказали, послал его совиной почтой.
И вот теперь за ним пришли. Штефан Хайнце не строил иллюзий насчёт своего будущего, однако встречи с канцлером он не ожидал. Мятежникам всё же удалось его удивить.

Обрисовать ситуацию? Что ж, почему бы и нет, только вот заниматься этим будет не он. Хоть Штефан Хайнце и не знал всего, но, по мнению Геллерта, он знал достаточно, чтобы ввести Штернберга в курс событий. Ещё раз.
Хайнце был в канцлерате двадцать шестого и знал о Дурмштранге. В остальном его источники информации ограничивались официальными газетами, которые продолжали приходить к нему домой. Достаточно. В канцлерат Хайнце доставили порталом.
Дав им время пообщатся наедине, Геллерт вернулся в камеру.
- Итак, герр Штернберг, у вас ещё остались вопросы?

0

57

Штернберг развернулся на своей кровати так, чтобы не видеть ни лица этого человека, ни списка в его руках. Чье бы имя он сейчас не вычеркнул, Август знал, что не сможет повлиять на это, как и на то, что случится с носителем этого имени впоследствии. Единственное, что он может, это наблюдать или, на выбор, пересчитывать камни в стене. Он выбрал последнее, хотя был абсолютно уверен, сколько штук насчитает. Беспомощно смотреть, сохраняя при этом на лице выражение полного безразличия, было слишком неприятным занятием, чтобы соглашаться на это добровольно. Тем не менее, перо больше не заскрипело. Для того, кто претендовал на артистизм - это было довольно жалко - бросить свою роль - центральную, если не сказать единственную в этой бездарной пьесе - на полдороге. Начатое надо доводить до конца, особенно если за тобой наблюдает тот, ради кого все представление и затевалось. На что мог рассчитывать в политике тот, кто не понимал этих основ? Сколько им оставалось? Дни, недели? Есть ли возможность остаться в живых и дождаться их полного краха? Кажется, канцлер не впервые задавал себе этот вопрос. Увы, правила политической игры для него ничем не отличались: представление надо было доводить до конца. Поэтому, так ничего и не ответив на неожиданную перемену в его тюремщике, Август проводил его взглядом и наконец, когда дверь захлопнулась, позволил себе тяжело опереться затылком о стену и закрыть глаза.
Нет, конечно, ему не удалось заснуть, хотя он так и сидел неподвижно все то время, пока в камере не было гостей. Их однако слишком долго ждать не пришлось. Дверь открылась вновь не дольше, чем через пару часов, но, как ни странно, впустила не тюремщика с новым сокращенным списком и заявлением, что он будет вычеркивать по одному имени каждый час, пока не получит то, чего хочет. Нет, в камере оказался Штефан Хайнце. Не то чтобы друг, однако разумный человек, с которым всегда приятно было поговорить, и канцлер нередко пользовался этой возможностью. Теперь человек сломленный. Это сквозило в его взгляде и звучало в голосе, это заставляло его руки дрожать, и слова, которые он говорил, тоже были не более, чем симптомом. То, что он числился в пресловутом списке и был объявлен опасным для нового режима, было просто смешным и дискредитировало всю идею как таковую. Ему, в общем, можно было не верить. Люди часто говорят совсем не то, что должны сказать. Собственно, от самого Августа ожидали именно этого, лжи, так что не было причин предполагать, что от Хайнце этого добиться не смогли бы. Но он поверил.
Со стороны этот разговор должен был смотреться довольно странно. Одни и те же вопросы звучали несколько раз. Действительно важные чередовались с другими, направленными на выяснение незначительных, казалось бы, подробностей, а затем собеседники вообще отходили от сути, возвращаясь к воспоминаниям - давним или не очень, но, очевидно, общим. Этого было достаточно, во всяком случае, для Штернберга, который как будто не узнавал, а восстанавливал забытое. Или не как будто, ведь если верить Штефану, времени со дня переворота прошло немало, и это в той или иной мере объясняло и давно не свежую мантию и туман в голове.
Долго находить объяснения и связи ему не позволили, и в камеру опять вошел тюремщик. Что же, во всяком случае, теперь канцлер знал его имя и роль в этой истории. И хотя эти знания едва ли могли ему сейчас помочь, на твердой почве стоять было не в пример приятнее, чем на трясине отсутствия любых фактов.
- Несомненно. Но вы, если я правильно понимаю, тоже ждете ответа.
Ведь вопрос был задан, и Штернберг обещал ответить, когда вникнет в ситуацию. Важным этот вопрос был или вообще прозвучал случайно, было не так важно, договоренность, даже ничем не скрепленную, следовало блюсти.
- Уверенность. То, чего я хочу. Уверенность в безопасности всех, упомянутых в списке. И чтобы мой сын покинул страну.

0

58

К глубокому удивлению Геллерта, Штернберг вспомнил, о своём недавнем обещании. Право слово, Геллерт на такое и не рассчитывал, но этот ответ подарил Хайнце несколько минут жизни. Может, именно этого бывший канцлер и добивался? Что ж, в этом можно было и уступить. Позволить Хайнце, который, должно быть уже понял, зачем он здесь помучится ожиданием? Почему бы и нет? Раз Штернберг так хочет...
- Ваш сын находится в Дурмштранге, - язвительно напомнил Геллерт. - О какой стране вы говорите?
Конечно, он понимал, о чём речь. Он мог бы и подловить Штернберга на слове и, просто доставив мальчишку в Теодесрайх, заявить, что выполнил это условие. Но в данном случае смысла не было. С Штернбергом им ещё предстояло длительное общение и за это время они, должно быть, ещё не раз успеют обсудить судьбу сына канцлера, так что ловить его на слове сейчас было бы совершенно лишним. Но совсем оставить оговорку без комментариев Геллерт тоже не мог.
- Уверенность... - повторил Геллерт. - Видите ли, герр Штернберг, она зависит от многих факторов и требует детального обсуждения. На которое, как я уже сказал, я не собираюсь тратить время, пока вы не покажете, что разговор изначально не лишён смысла. Вы считаете, что для этой уверенности достаточно, чтобы люди, о которых мы говорим, получили возможность покинуть страну. Что ж, для меня это приемлемое условие. Но каждого человека мы обсудим отдельно. Вы же не думаете, что пара ваших подписей стоит их всех? - Геллерт по привычке кивнул на стол, забыв, что список он забрал с собой. - Там много имён, но от вас потребуется немало. Ваш сын, сами понимаете, будет последним. А сейчас предлагаю вам подумать о будущем гера Хайнце. Если вы хотите, чтобы оно у него было.
Геллерт говорил так, словно бы Хайнце не было в камере. Он смотрел мимо него и лишь краем глаза отмечал его движения, чтобы не пропустить ничего неожиданного. В общем-то, в этом был смысл. Штефан Хайнце был не более чем разменной монетой, вещью, от которой не зависит ничего, и внимания ему Геллерт уделял не более чем мебели, лишь краем сознания отмечая, что Хайнц в отличие от мебели способен на глупости.

0

59

Это начинало казаться просто смешным. Недореволюционер придирался к словам так, как будто именно от точности подобранного синонима зависел исход переговоров. Быть может, так и было бы, иди речь о каком-нибудь пакте вечной дружбы, где каждая сторона дружила исходя исключительно из своих интересов и поэтому придираясь к каждой запятой. Именно для этого к департаменту международных отношений всегда была приписана куча юристов, но сейчас ситуация имела соверенно другой характер, требовала другого отношения, другого тона, другого подхода. Это, судя по выражению его лица, понимал, кажется, даже Штефан Хайнце, который всегда ратовал за упрощение политики, благо Теодесрайх мог себе это позволить, но если упростить ее в такой мере, то разве не переставала она по сути своей оставаться политикой? 
- Вы понимаете, о чем я говорю, но если вам действительно необходимы уточнения, то я их дам. Я хочу, чтобы моему сыну предоставили возможность оказаться во Франции и остаться там. Реальную возможность, герр Гринделвальд, а не ее иллюзию. По всей видимости, для этого необходимо будет проводить его до границы, чтобы он не пострадал в дороге или не отказался этой возможностью воспользоваться.
Детальное обсуждение было совсем не тем, чего хотел сейчас Август. На детальное обсуждение у него банально не хватило бы сил. Забавно было то, что и противоположной стороне обсуждения были ни к чему, хотя не факт, что тюремщик понимал это. Воспользовавшись предложением, канцлер перевел взгляд на Штефана, думая о его будущем. Позволят ли ему в самом деле покинуть страну, не прилагая затем усилий, чтобы его вернуть? Сам он позволил бы. Хайнце не был слишком значимой фигурой, и не готов был бороться, это читалось даже в его взгляде. Но кое-кто другой из списка мог оказаться намного опаснее. Даже Рихард мог бы, так стоит ли позволить себе поверить, что у него действительно есть шанс?
- Очевидно, что вы захотите большего, чем пара моих подписей, - они захотят именно того, что стыдливо прикрывается словом "сотрудничество". В общем-то они уже хотят этого, иначе не привели бы Хайнце, да и с подписями не стали бы так долго возиться. Оставалось быстро сориентироваться в отношении того, чем можно поступиться, если Гринделвальд и в самом деле не начнет детально обсуждать вместо того, чтобы действовать.  - В любом случае, не будем превращать наш разговор в отчаянный торг в лавке подержанных мантий. Будущее герра Хайнце несомненно задаст вектор всем последующим переговорам, но этот ход за вами.

0

60

Время с Хайнце Штернбрерг, очевидно, провёл с пользой и теперь даже знал, с кем он вынужден общаться. Жаль, здравого смысла это ему не прибавило. Впрочем, откуда бы ему тут взяться? Требования его искренне удивляли. Он хоть и мог разглядеть в них тревогу родителя, опасающегося подвоха, но всё равно не понимал, как даже согласие Геллерта ему поможет. Должен же он понимать, что Штернберг-младший останется заложником до тех пор, пока Штернберг-старший не отыграет свою роль до конца. А после этого конца проконтролировать выполнение договорённостей он уже не сможет. Так к чему эти глупые условия?
- Вы хотите, чтобы я принудительно выдворил вашего сына из страны и запретил ему возвращеие? А если он будет вырываться и требовать пустить его обратно? Ему хоть позволить закончить школу, или герру Смедагеру* подготовить приказ об отчислении? - говоря всё это, Геллерт практически смеялся, но потом поднял руку, показывая, что теперь будет говорить серьёзно. - Ваш сын покинет Теодесрайх тогда и если у него возникнет такое желание. Если вы хотите, чтобы вместо выдачи портала, его зачем-то проводили до границы - хорошо. Я не вижу в этом смысла, но, так и быть, поддержу ваш каприз. Всё это, разумеется, при условии, что всё время рассмотрения вашего дела вы будете вести себя так, как я скажу.
Штернберг отступал и Геллерту это, как ни странно, не нравилось. Он собирался убить Хайнце, прямо здесь, но внезапная покладистость бывшего канцлера сделала бы этот поступок откровенно дурацким. В итоге, Хайнце маячил ненужным свидетелем, а Геллерт мысленно повторял про себя, так что ему казалось, будто бы он говорит вслух: "Ну, давай, скажи "нет". Откажи мне хоть в чём-нибудь и подпиши ему смертный приговор."
- Очевидно, - кивнул Геллерт на предположение Штернберга. - Рад, что вы это понимаете.
Превращать разговор в торг бывший канцлер не хотел, хотя по мнению Геллерта, именно этим он и занимался практически всё время разговора. Может, это такая самокритика?
- Нет, герр Штернберг, следующий ход за вами, - несколько движений палочкой, и из всё той же папки, которая теперь зависла в воздухе, выплыли всё те же перо, чернильница и страницы протокола. Первая была уже заменена. Всё это опустилось на стол. - Подписывайте, - приказал Геллерт. - На каждой странице.
И Штернберг, к удивлению Геллерта, взял и подписал. Не сразу - он пытался затянуть подписывание изучением текста, как будто его мнение в этом вопросе решало хоть что-нибудь. Геллерт весьма грубо его поторопил, и Штернберг, вместо того, чтобы встать в оскорблённую позу и попытаться отвоевать себе хотя бы право ознакомиться с протоколом, покорно подписи. На каждой странице.
Геллерт был недоволен. Он даже сравнил чернильные росчерки с имевшимся у него образцом в надежде углядеть глупую попытку обмана. Но нет, подписи были настоящие и приходилось признать, что он проспорил Ансварту назначение фон Беннбека в эрстрат на ближайших внеочередных выборах. Разумеется, Геллерт был недоволен.
- Ну надо же, - ехидно протянул он. - Вы наконец смириль с неизбежностью такого исхода? Можете поздравить себя с тем, что сохранили герру Хайнце жизнь.
Но не подарили свободу.
Геллерт постучал палочкой по двери, открывая её, и приказал ожидавшим снаружи аврорам:
- Заберите его, - он подбородком указал на Хайнце. - В камеру.
Когда дверь за ними снова закрылась, Геллерт сел напротив Штернберга, развернув стул спинкой вперёд.
- А теперь давайте поговорим о чём-нибудь интересном. Например, о профессиональной деятельности герра Эрцбергера.
И замолчал, как будто ожидая, что Штернберг внезапно пустится в пространные рассуждения о покойном.

*Допустим, новый директор Дурмштранга

0


Вы здесь » БАРАХОЛКА » Тестовый форум » Ещё один эпизод