Кем Теодесрайху приходился вышеназванный герр, Штернберг понятия не имел и не слишком в данный момент интересовался. Может быть, какой-то мелкий клерк, который готовит приказы. Канцлер слушал тюремщика и наблюдал за радостью на его лице спокойно, настолько, что и сам этому удивился. Тот говорил слишком много и не по делу. Спокойные умиротворенные люди редко так делают. Гринделвальд был на взводе, и это, пожалуй, стоило учитывать.
Первый ход все же остался за ним. Это тоже было показательно и кое-что проясняло. Штернберг подвинул бумаги к себе. Его подпись действительно ничего не значила в масштабах страны и с точки зрения политики, и если она была необходима мятежникам, то все равно так или иначе оказалась бы под документом. Однако это много значило для него самого, поэтому, может быть, он не спешил ставить росчерк, внимательно знакомясь с текстом. Впрочем, и этого права ему не дали. Штернберг поднял взгляд на тюремщика и несколько секунд как будто намеревался сказать что-то, но не стал, и продолжил подписывать, только пробегая глазами основные свои признания.
Когда он закончил, совершенно очевидным стал тот факт, что тюремщик результатом, которого так упорно добивался, недоволен. С одной стороны, это, вне всяких сомнений, было приятно, с другой - не обещало ничего хорошего Штефану, да и остальным. Август наблюдал, стараясь не выдать своей заинтересованности тем, как именно будет сделан этот ход в ответ на более чем полное выполнение требований с его стороны. Его беспокоило не столько будущее этого человека, каким бы он ни был приятным собеседником и достойным гражданином, но будущее Австрии, которое, как по чаинкам, можно было проследить в мелочах. В конце концов, это определяло и его дальнейшую тактику - никто не станет вкладывать больше, чем получает - да и просто было показательно, в особенности из-за того, что в качестве наглядности был выбран именно этот человек. Когда распоряжение поступило и вопрос был решен, канцлер не удержался от того, чтобы разочарованно покачать головой. Если Штефану предназначалась такая судьба, то что говорить об остальных, о тех, кто действительно мог быть опасен или полезен на свободе, что говорить о Рихарде, какие бы красивые обещания ни были даны? Ну, зато стало понятно, что широких и красивых жестов от этих не дождешься. Политика мельчает, что ни говори, и этот постулат остается актуальным, несмотря на перевороты и потрясения.
- Что ж, поговорим о нем, - о покойном герре Эрцбергере, так было бы точнее, хотя Август не мог бы сказать точно, откуда взялась эта уверенность: то ли тогда, когда он не увидел имени в списке, то ли Штефан упомянул об этом вскользь. - Что же вы хотите узнать о его работе?